Скованный ночью

– Еще одна ворона, – сказал Бобби. – Мэри назвала ее черным дроздом. Рисунок лежал на заднем сиденье машины. Птица пикировала на жертву.

– А текст?

– "Джордж Дульсинея будет моим слугой в аду". Мужа Мэри звали Фрэнк Дульсинея.

– Какой еще, к черту, Джордж?

– Дед Фрэнка. Он умер. Был судьей в верховном суде штата.

– Давно?

– Пятнадцать лет.

Я был раздосадован и сбит с толку.

– Если похищения совершаются из мести, какой смысл красть Венди, чтобы рассчитаться с человеком, которого уже пятнадцать лет как нет на свете? Прадед Венди умер задолго до ее рождения. Он никогда не видел ее. Разве можно получать удовлетворение от мести мертвому?

– Извращенец может. У него мозги набекрень, – сказал Бобби.

– Сомневаюсь.

– Или вороны – только прикрытие, чтобы заставить всех думать, будто это дело рук какого-то психа, а самим упечь детей в тайную лабораторию.

– "Может быть, может быть"… Слишком много «может быть», – проворчал я. Он пожал плечами:

– Не требуй от меня невозможного. Я всего лишь серфер без царя в голове. Этот убийца, про которого ты говорил… Малый из новостей. Он оставлял таких ворон?

– Судя по тому, что я читал, нет.

– Разве серийные убийцы оставляют следы?

– Ага. Они называют это «подписью». Как факсимиле. Фирменный знак.

Я посмотрел на часы. До заката оставалось около пяти часов. Нужно было готовиться к возвращению в Уиверн. Но даже если подготовиться не удастся, мы поедем туда все равно.

Часть II Страна «нигде»

Глава 18

Бобби налил себе вторую чашку «Горной росы» и сел на табурет виолончелиста, но не взял в руку смычок.

Кроме инструментов и стола для записи нот, в бывшей столовой имелся музыкальный центр с проигрывателем для компакт-дисков и архаичной магнитофонной декой. Точнее, дек было две, что позволяло Саше дублировать кассеты с собственными записями. Я включил центр; он освещал комнату не больше, чем пробивавшийся сквозь шторы солнечный свет.

Иногда Саша, придумав мелодию, была убеждена, что ненароком обокрала другого сочинителя. Дабы удостовериться, что ее музыка оригинальна, она часами прослушивала подозрительные произведения, пока не приходила к выводу, что новое творение создано исключительно благодаря ее собственному таланту.

Музыка – единственная область, где Сашу терзают беспочвенные сомнения. Кулинария, литературные вкусы, занятия любовью и все остальное получается у нее непринужденно, уверенно и подвергается лишь здоровой самокритике. Но в том, что касается сочинительства, она частенько ощущает себя заблудившимся ребенком; в такие минуты Саша становится настолько беззащитной, что хочется обнять ее и успокоить. Несмотря на то, что она злится и может огреть меня флейтой, линейкой или каким-нибудь другим музыкальным орудием ближнего боя.

Я подозреваю, что толика невротического поведения придает вкус любому увлечению, и исправно вношу в нашу связь свою лепту.

Я вставил в магнитофон кассету из конверта, найденного рядом с разложившимся трупом Лиланда Делакруа на кухне бунгало Мертвого Города, затем развернул стоявшее у стола кресло, сел и нажал на кнопку пульта дистанционного управления.

С полминуты слышалось только шипение пустой магнитной ленты. Затем раздался негромкий щелчок, отмечавший начало записи, и новое шипение. То было глубокое ритмичное дыхание человека (видимо, самого Делакруа), занимавшегося либо медитацией, либо ароматерапией.

Бобби сказал:

– Я надеялся услышать не дыхание, а разоблачение. Звук был очень мирный, без малейшего следа страха, угрозы или какого-нибудь другого чувства. Но у меня встали дыбом волосы на голове, как будто кто-то действительно стоял сзади и дышал мне в затылок.

– Он пытается овладеть собой, – сказал я. – И дышит так специально.

Мгновение спустя моя версия подтвердилась. Дыхание стало прерывистым, потом бурным, а потом Делакруа зарыдал, задыхаясь от боли, издавая отчаянные вопли и судорожно всхлипывая в промежутках.

Хотя я не знал этого человека, у меня разрывалось сердце от жалости. К счастью, плач длился недолго: Делакруа выключил магнитофон.

Затем раздался еще один щелчок, запись началась снова, и хотя Делакруа сдерживался с трудом, он ухитрялся говорить Его голос был таким хриплым от слез, что временами речь становилась невнятной. Тогда он умолкал и то ли глубоко дышал, то ли прикладывался к бутылке виски.

«Это предупреждение. Завещание. Мое завещание. Предупреждение миру. Не знаю, с чего начать Начну с худшего Они умерли. Это я убил их. Другого способа спасти их не было. Не было. Ты должен понять… Я убил их, потому что любил. Помоги мне господь. Я не мог позволить им страдать, не мог позволить, чтобы их использовали. Использовали. О боже, я не мог позволить, чтобы их использовали таким образом. Я не мог сделать ничего другого…»

Я вспомнил моментальные снимки, лежавшие рядом с трупом Делакруа. Маленькая щербатая девочка, похожая на эльфа. Мальчик в синем костюме и красном галстуке бабочкой. Симпатичная блондинка с соблазнительной улыбкой. Видимо, они и были теми, кого потребовалось убить, чтобы спасти.