Скованный Прометей

— Вы всегда ходите с оружием? С такими мечами? — Спросил Гефестион.

— С такими не всегда, — Каэтани на четверть выдвинул клинок из ножен, показывая царевичу, — это меч для войны. Есть ещё меч для платья, он уже, легче. Вот его всегда носят.

— И такой же длинный? — Александр чуть наклонил голову набок.

— Да.

— И не ломается? Я восхищён вашими кузнецами. Среди твоих людей они есть?

— Есть.

— Значит, ты сможешь сделать для моего войска такие же доспехи, как у вас?

"Для моего войска".

— Это сложно, Александр. Потребны не только знания.

— Я прикажу, тебе доставят всё необходимое.

Онорато улыбнулся.

— Не всё можно получить твоей волей или волей твоего отца.

Александр поджал губы.

— А волей Артаксеркса? — спросил Филота.

— И он не всесилен. Всё в руках Господа.

Александр некоторое время молчал, потом спросил:

— Ваш бог… Он действительно могущественее Зевса? — И сам же ответил, — как видно да, раз даровал вам такое оружие. Когда я сказал об этом Филоте, он испугался, что я навлеку на нас гнев богов.

Филота фыркнул.

— Ваши боги ревнивы, — кивнул Онорато и предложил, — давай пройдёмся.

— А ваш? — спросил Александр. Он отпустил поводья, потрепал коня по шее и умный Букефал без принуждения побрёл за ними следом.

— А мы считаем, что не в праве говорить "наш бог", хотя некоторые и говорят. Бог — он всеобщий, творец всего сущего, нет для него раздельно ни эллина, ни иудея.

После падения Византия вскоре пришёл черёд Перинфа. Филипп позволил его защитникам узнать о своих успехах из уст лучших людей Византия. Лишённый помощи, выдержавший полугодовую осаду и несколько тяжелейших штурмов, город сдался.

Устраивать дела у проливов царь привычно оставил Пармениона, а сам с большей частью войска отправился домой. Теперь ему было не до скифов, требовалось заняться Элладой.

Афины, после известия о поражении погрузились в траур, а потом город охватила паника. Всем мерещился лес сарисс над Элевсинской дорогой. Однако Филипп не собирался пожинать плоды победы немедленно. Произошло слишком много невероятного, это следовало хорошенько обмозговать, уложить в голове. Немалую роль в том, что царь не стал гнать лошадей, сыграли и разговоры с Фокионом.

А вот под партией Демосфена шатался помост. Даже не шатался — горел. Кое-кто из его друзей поспешил уехать. Бежать, конечно же, на самом деле. Но они, пытаясь сохранить достоинство, говорили — "уехать".

Александр вернулся в Пеллу гораздо раньше отца, но тот уже знал обо всех его успехах. Когда Филипп во главе царской илы въехал во дворец, сын вышел встречать его и отец, прищурив единственный глаз, улыбнулся и громко спросил:

— Стало быть, Александрополь?

Царевич без тени смущения гордо вскинул подбородок.

"Да, это он!" — подумал Каэтани с благоговением, — "самоуверен и честолюбив".

Его представили царевичу тут же и с первой минуты знакомства он захватил куда больше внимания Александра, чем повесть о перипетиях осады двух городов. Да положа руку на сердце сказать — он захватил всё внимание юноши.

— Кое-кто из моих родичей служит Господу…

— Как жрец?

— Да, как жрец. Меня готовили, как воина Его Святейшества Папы. Это как… навроде защитника святого места, например Дельф. Меня всегда более привлекала стезя воина, нежели жреца.

— Ты говорил, что все ваши жрецы — воины. И Гвидо?

— Возникнет надобность, возьмёт меч и он, долг пастыря защищать свою паству.

— Мне показалось, что он скорее философ, — задумчиво проговорил Александр, — жаль, Аристотель уже уехал. Полагаю, им было бы интересно побеседовать.

Каэтани решил не рисковать и не взваливать на себя столь ответственную ношу, как проповедь. Однако после первой же беседы Александра с отцом Себастьяном отметил, что священник слишком напорист и прямолинеен. Онорато не желал потерять душу царевича, ибо почитал её куда более важной, чем филиппова. Не крестится отец — невелика потеря, но вот сын…

Действовать следовало тоньше, ибо вопросы, которые родит острый ум юноши, чрезвычайно сложны для самих пришельцев. И Онорато познакомил Александра с братом Гвидо, одной из первых смиренных просьб которого было желание получить разрешение на устройство школы.

Некоторое время они шли в молчании.

— Ты ведь можешь прорицать, Онорато, — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнёс Александр.

— Не совсем так, — возразил герцог заметно напрягшись.

Царевич пропустил эту фразу мимо ушей.

— Скажи, смогу ли я превзойти деяния отца?

Каэтани остановился, посмотрел на юношу. Он долго молчал, Александр уже начал хмуриться, теряя терпение.

— Многократно, — наконец ответил герцог, — потомки запомнили бы твоего отца Филиппом Великим… если бы не его более великий сын.

Александр и Гефестион переглянулись. Гефестион ободряюще улыбнулся.

— Когда же это случится? — Спросил Филота. — Когда Александр станет царём?

Лицо Каэтани превратилось в камень.

— Есть вопросы, достойный сын Пармениона, которые лучше не задавать. Ибо многое в нашей судьбе зависит от нашего незнания будущего. Пойдём, Александр.

Они двинулись дальше. Филота придержал Гефестиона за локоть и шепнул:

— Он ведь знает. И какая-то тайна здесь.