Скрепы нового мира

— У рейхканцлера Брюнинга прекрасные шансы на победу. Революционеров он разгонять умеет еще с восемнадцатого года, с военными в ладах. И наоборот, Гитлера кадровые офицеры терпеть не могут.[234] И кстати, в Берлине полиция и рейхсвер уверенно удерживают ситуацию под контролем.

— Только в Берлине, заметь, и то, если верить газетам.

— Столица за правительством, остальных как-нибудь угомонят.

— Если бы! Бавария и Пруссия вечно себе на уме.

— По мне пусть хоть обратно на королевства распадаются![235]

— Отдельные королевства, это хорошо, — вдруг резко сменила тему Саша. — Мы останемся тут на недельку, или выберемся в Австрию?

И правда, какой смысл загонять себя в тупик бессмысленной руганью? На политическую ситуацию мы не можем повлиять никак. Так или иначе, придется надеяться и ждать, причем ждать долго, недели, а то и месяцы. Сперва — кто победит в Мюнхене, затем, если Гитлеру и СА все же удастся взять под свой контроль Баварию, — чем закончится поход на Берлин. Количество неизвестных в этой истории столь велико, что лучше не пытаться строить долгосрочные планы.

— Nichts geht mehr,[236] — подвел я итог. — Если уж путчисты добрались до такой сонной дыры как Starnberg, в городах крупнее лучше не появляться.

— Значит в Австрию?

— Да, до Инсбурга чуть меньше трехсот километров. Помнишь дорогу?

— Бр-р-р! — поежилась Саша. — Там же сплошные серпантины, надо успевать, пока не стемнело.

— К ужину доберемся, если не до самого Инсбурга, так хоть до равнины, — обнадежил я жену. — Сейчас в горах сухо, а мотор не поврежден. Только радиатор камнем промяли до течи, не беда, возьмем пару жестянок с водой и, в принципе, можно ехать.

10. После бала

Старнберг, лето 1932 (год и девять месяца с р.н.м.)

Из отеля мы выбрались ближе к полудню, в самую жару. На улице — ни души, только на противоположном углу перекрестка, как раз рядом с нашей машиной, о чем-то громко ругались полдюжины зеленых[237] полицейских. По моей душе скребанули кошки, почему-то вспомнилась белая всполошная курица, едва успевшая вывернуться из-под колеса нашего Мерседеса прошлой ночью.

Я плотнее подхватил под руку Сашу, буркнул недовольно:

— Что они тут забыли?

Ответить она не успела; стук наших каблуков о булыжники уходящей к центральной площади улицы привлек внимание главного из полицейских. Он повернулся к нам, сделал насколько шагов навстречу, как видно, стесняясь своей неуставной перебранки с подчиненными. На удивление молодой, лет двадцати пяти, погон по виду офицерский, но при этом пустой, без ромбиков. Как же его называть?

— Лейтенант Клюгхейм, — представился полицейский, рассеяв мои сомнения по поводу звания. — Прошу вас соблюдать осторожность.

— Простите, герр Клюгхейм, — начал я, пытаясь понять, о чем вообще идет речь.

Недалеко стукнул очередной выстрел, в это утро совсем уже знакомый и привычный, я не обратил на него внимания, зато лейтенант резко отпрыгнул назад:

— Donnerwetter!

В первый момент я остолбенел, а затем… Саша со стоном повалилась на мостовую, я едва успел подхватить на руки ее падающее тело. Прямо перед моими глазами, под ключицей, багровела страшная рана, по блузке стремительно расплывалось кровавое пятно.

— Нет, Саша, нет!!!

В голове распахнулась гулкая пустота. Мир вокруг растворился в хмари. Осталось лишь стремительно сереющее лицо любимой.

— Пусти! — седоусый полицейский буквально вырвал Сашу из моих рук.

Возмутиться я не успел; аккуратно усадив бесчувственную Сашу на тротуар, спиной к стене дома, седоусый сразу же принялся ее перевязывать. Посыпались короткие команды: «режьте блузку, голову набок, следите за языком». Я бросился помогать, но одетые в зеленую форму парни оттеснили меня в сторону:

— Справимся без вас, Густав служил санитаром на Западном фронте.

— Она жива?

— Да, — на секунду оторвался от ваты и бинтов седоусый. — Навылет, через легкое.

— Это страшно?

Глупый вопрос повис без ответа.

— Простите, ради бога, — воспользовался заминкой лейтенант. — Верно, они целились в меня.

— Кто?! Кто стрелял?

— Пруссаки,[238] из ратуши, — лейтенант упер взгляд в приколотый к моей груди значок НДСАП, недобро дернул щекой, хмыкнул, затем махнул рукой в строну угла: — Полюбуйтесь сами.

Я выглянул за угол; улица, через которую мы с Сашей переходили перед злосчастным выстрелом, упиралась в центральную городскую площадь. На противоположной ее стороне, как раз напротив, метрах в полтораста, красовалась свежевыбеленным фасадом местная гордость — четырехэтажная ратуша. Над ней, на высоко вздернутом в небо флагштоке, развивался красный флаг с черной свастикой в белом круге.

— Verfluchte!!!

Я ухватился рукой за бычий глаз, рванул, вместе с клоком пиджака бросил значок на камни. Ударил каблуком, раз, второй, третий, десятый, пока нарядный металл и эмаль не превратились в бурую мерзкую дрянь.

Бил бы и дальше, да вмешался седоусый Густав:

— Рана тяжелая, нужно в больницу.

— Куда?

— В Мюнхен, — то ли выдохнул, то ли простонал лейтенант.

— Да, — подтвердил Густав.