Скрещение судеб

Но читайте сами…

«27-го января 1941 г., понедельник.

Мне 48 лет, а пишу я — 40 лет и даже 41, если не сорок два (честное слово) — и я, конечно, по природе своей — выдающийся филолог, и — нынче, в крохотном словарчике, и даже в трех, узнаю, что ПАЖИТЬ — patupage, пастбище, а вовсе не поле: нива: сжатое: отдыхающее — поле. Итак, я всю жизнь считала (и, о ужас, м.б. писала) пажить — полем, а это — луг, луговина. Но — вопреки трем словарям (несговорившимся: один французский — старый, другой — советский, третий — немецкий) — все еще не верю. Пажить — звучит: жать, жатва.

Вчера, по радио, Прокофьев (пишет очередную оперу. Опера у него — функция) собств. голосом: — Эту оперу нужно будет написать очень быстро, п.ч. театр приступает к постановке уже в мае (м. б. апреле — неважно).

— С.С.! А как Вы делаете — чтобы писать быстро? Написать — быстро? Разве это от Вас (нас) зависит? Разве Вы — списываете?

Еще: — «Театр приступает к постановке — уже в мае». К постановке — ненаписанной, несуществующей оперы. — Прокофьева. — Это единств. достоверность.

— Быстро. Можно писать — не отрываясь, спины не разгибая и — за целый день — ничего. Можно не, к столу не присесть — и вдруг — все четверостишие, готовое, во время выжимки последней рубашки, или лихорадочно роясь в сумке, набирая ровно 50 коп., думая о: 20 и 20 и 10. И т. д.

Писать каждый день. Да. Я это делаю всю (сознательную) жизнь. На авось. Авось да. — Но от: каждый день — до: написать быстро… Откуда у Вас уверенность? Опыт? (Удач.) У меня тоже — опыт. Тот же Крысолов, начатый за месяц до рождения Мура, сданный в журнал, и требовавший — по главе в месяц. Но — разве я когда-нб. знала — что допишу к сроку? Разве я знала — длину главы: когда глава кончится? Глава — вдруг — кончилась, сама, на нужном ей слове (тогда — слоге). На нужном вещи — слоге. Можно — впадать в отчаяние — что так медленно, но от этого — до «писать быстро»…

— Все расстояние между совестливостью — и бессовестностью, совестью — и отсутствием ее.

Да, да так наживаются дачи, машины, так — м. б. (поверим в злостное чудо!) пишутся, получаются, оказываются гениальные оперы, но этими словами роняется достоинство творца.

Никакие театры, гонорары, никакая нужда не заставит меня сдать рукописи до последней проставленной точки, а срок этой точки — известен только Богу.

— С Богом! (или:) — Господи, дай! — так начиналась каждая моя вещь, так начинается каждый мой, даже самый жалкий, перевод (Франко, напр.).

Я никогда не просила у Бога — рифмы (это — мое дело), я просила у Бога — силы найти ее, силы на это мучение.

Не: — Дай, Господи, рифму! а: — Дай, Господи, силы найти эту рифму, силы — на эту муку. И это мне Бог — давал; подавал.

Вот сейчас (белорусские евреи). Два дня билась над (Подстрочник: «А я — полный всех даров — Науками, искусствами, все же сентиментален, готов сказать глупость банальную):

Такая тоска ноет в сердце
От полей только что сжатых!

(Только что сжатых полей не влезало в размер). Вертела, перефразировала, иносказывала, ум-за-раз-ум заходила, — важна здесь простота возгласа. И когда, наконец, отчаявшись (и замерзши, — около 30-ти гр. и все выдувает), влезла на кровать под вязаное львиное одеяло — вдруг — сразу — строки:

— Какая на́ сердце пустота
От снятого урожая!

И это мне — от Бога — в награду за старание. Удача (сразу, само приходящее) — дар, а такое (после стольких мучений) — награда.

Недаром меня никогда не влекло к Прокофьеву. Слишком благополучен. Ни приметы — избранничества. (Мы все — клейменые, а Гете — сам был бог). Иногда и красота — как клеймо. (Тавро — на арабских конях). Но — загадка — либо П-в, действительно, сам, как М-ский — сам (но М. был фетишист), — либо сам — нет (кроме самообмана), и, в последнюю минуту, П-ву подает — все-таки Бог.

Верующая? — Нет. — Знающая из опыта[82].»

27 января Марина Ивановна носила передачу Але, но передачу у нее не приняли. Аля выбыла! Марина Ивановна была к этому подготовлена, она знала, что это могло произойти в любое время. Но куда Алю «выбыли»?! Вначале ответ был неопределенный — на север, в Котлас, потом уточнили: Коми АССР, Княжий Погост.

Аля еще в пути, она двадцать два дня будет в пути, а почтовые открытки от Марины Ивановны уже идут на Княжий Погост. Это первая возможность хоть что-то сообщить ей о себе, об отце, хотя бы о том, что принимают передачи, о семье. Почти полтора года прошло с той летней ночи, когда увели Алю с болшевской дачи…

15 марта Муля пишет Але о Марине Ивановне: «…B «Дружбе народов» напечатаны Маринины переводы грузинских поэтов, которые получили высокую оценку многих писателей. Мама будет ограничиваться одними открытками, пока не удостоверится, что ты их получаешь. Работает Марина много и со вкусом. Твой браток прекрасно идет по учебе, даже по точным наукам» — он выровнялся, стал необычайно красивым юношей и отменным франтом…»