Скрещение судеб

Итак, переводы. Весь голицынский период и последующий, вплоть до 26 июня 1941 года: «Попробуем последнего Лорку…» — переводы.

«Попытка списка моих переводов… с декабря 1939.

Важа Пшавела	— 184
Гогот/ур/ и Апшина	— 520
Балл. о Р. Гуде	— 116
Мал/енький/ Джон	— 160
Этери	— 1352
Бехер (на франц.)
Болгары	— 76 (по 6 июля)
Нар. лирика	— 42?
Орешина	— 28
Мне белый день чернее ночи	— 20
На лужайке пляшут зайцы	— 32
Бодлер	— 147
Ляшские песни
Бабка	— 26
0 ты, к-ой	— 18
Песня работниц	— 24
Подсолнеч. Украины	— 12
Франко
Отступл.	— 16
Тереза	— 34
Христ. и крест	— 28
Жанетта	— 16
Барышня	— 8
Милую целуя	— 12
Встав. утречк.	— 14
Франко	— 32 (…любви)
Франко	— 16 (Сон)
Мицкевич
Ода молодости	—
Девушка	—
Шенвальд	— 64
Пшибось	— 16
Важик	— 20
Евреи	—

(С 20 февр. 1941 по 26 марта переведено 529 строк Белор. Евр.)»

И это еще не совсем полный список. И далеко не все из этого списка было опубликовано при жизни Марины Ивановны, вернее малая толика. И как бы предвидя это и предчувствуя неизбежность близкого конца, она в своей тетради 5 сентября 1940 года записывает: «Ну, с Богом, за свое. (Оно ведь тоже посмертное). Но Et ma cendre sera plus chaude que leur vie[32]…

20 строк в день, a когда и меньше, с чешского, сербского, хорватского, болгарского, грузинского, польского, испанского, еврейского — более чем с десяти языков переводит на русский. И радуется, когда перевод идет легко, когда чужие стихи ей чем-то созвучны: «Сделано — все 3 — в три дня, т. е. 76 строк: 3×25–25 стр. в день, играючи (вчера — 36 строк). Это тебе не Важа Пшавела…»

Нет ни прародительских портретов,
Ни фамильных книг в моем роду.
Я не знаю песен, ими петых,
И не их дорогами иду.

Но стучит в моих висках — лихая,

Темная, повстанческая кровь.
То она меня толкает к краю
Пропасти, которая — любовь.

Это одно из трех, с болгарского — Елисавета Багряна. Или Робин Гуд, веселый, «деручий».

Рассказать вам, друзья, как смельчак Робин Гуд, —
Бич епископов и богачей, —
С неким Маленьким Джоном в дремучем лесу
Поздоровался через ручей?..

Двенадцать месяцев в году

Не веришь — посчитай.
Но всех двенадцати милей
Веселый месяц май…

«Каждую народную песню, будь то русская, немецкая, французская и пр. — я неизменно чувствую своей», и, конечно, такая работа, над такими стихами была своя — дающая радость и удовлетворение.

Еще в 1929 году Марина Ивановна писала Анне Тесковой: («убеждена, что Р. бы Вас любил, — почему «любил», — любит.) Убеждена еще, что когда буду умирать — за мной придет. Переведет на тот свет, как я сейчас перевожу его (за руку) на русский язык. Только так понимаю — перевод»… Но так переводить — «за руку» было возможно, должно быть, Рильке, Бодлера, Шекспира, Лорку, народные баллады и песни, так ею любимые. «Я перевожу по слуху — и по духу (вещи). Это больше чем «смысл»… «Идя по следу поэта, заново прокладывать всю дорогу, которую прокладывал он…» Так прокладывала она эту дорогу, переводя Пушкина в 1936 году на французский язык, который знала в совершенстве, Лермонтова летом 1939 года.

Тогда она могла позволить себе подобную роскошь — переводить «для себя и Лермонтова», но уже с декабря 1939-го переводы для нее становятся хлебом насущным — это единственный источник существования. Выбирать не приходится, она переводит подряд все, что ей предлагают, не зная языка, по тупым, безграмотным подстрочникам, стихи зачастую несуществующих поэтов, которые внушают ей свою бездарность, и она по медиумичности поэта не может не слушать неудавшегося глухаря-медиума и всеми силами сознания сопротивляется его бездарности: «Вот и вся моя работа…» И на эту работу уходит весь день, тратятся последние силы, последний отпущенный ей на земле срок… Она не может и не хочет, как профессионалы-переводчики, быстро, без особой затраты сил и времени делать переводы для заработка, а в общем-то делает их на том же уровне, на котором сделан и подлинник…