Скрябин

Первопричиной не был его уход. Линия водораздела лежала совсем в иной плоскости. «Перешагнуть черту», выйти за грани «человеческого, только человеческого» он попытался в симфонии. Ему удалось. Но такая степень торжества неминуемо влечет за собой кару. Произведение «ожило». Оно стало воздействовать на жизнь. После «Божественной игры» он не мог не оставить семьи: так диктовала его музыка.

Но стать «небожителем» навсегда смертному не дано. Дерзкого Фамиру кара ждет неизбежно. Если не в плане творческом (лишение дара), то в плане житейском (Фамира выжигает себе глаза). Надвигается судьба и на новую жизнь Скрябина, здесь — почти незаметно, начав с обычного, с нехватки денег.

Союз Скрябина с Татьяной Федоровной, пока он мало касался «земного», был редким счастьем. Как только его новая подруга стала превращаться в жену, — этот союз в плане человеческом был уже обречен на беды и несчастья. В основе его лежало то же стремление к «небожительству», к «все ради творчества». Попытка уйти от «земных пут», от человеческих условностей тут же вернулась мщением этих условностей. Татьяна Федоровна чуть ли не каждый день начинает ощущать незаконность своего положения. Раньше думалось — все ради Александра Николаевича, невзирая ни на что. Оказалось, что ответом могут быть не только косые взгляды, приправленные гримасой двусмысленных улыбок, не только пересуды, кривотолки, откровенное презрение. Оказалось, что «беззаконный» брак лишал чисто человеческих прав. Трудно было найти жилье, труднее организовать концерт. Дети, которые не замедлили появиться на свет, несли на себе печать незаконнорожденности. Они будто бы и не были детьми Скрябина, а только ее, Татьяны Федоровны Шлёцер.

Не удивительно, что еще до Больяско вопрос о разводе вставал перед Скрябиным со всей остротой. В Италии Татьяна Федоровна начинает его всячески торопить. Сначала — в ожидании ребенка, потом — после его рождения. «Ведь Вы понимаете, что мне лично развода не нужно, — скажет Скрябин Морозовой, когда она навестит его в Больяско, — но Вы видите, как Татьяна Федоровна болезненно относится к этому, и потому я решил писать Вере и просить ее дать развод».

Скрябин издерган, измучен долгами, странным семейным положением. Добрая Маргарита Кирилловна склоняется к мысли помочь и в столь затруднительном вопросе. Согласиться ей не просто: Вера — ее подруга. И все-таки при встрече она пытается уговорить Веру Ивановну дать развод: условия, в которых жили Александр Николаевич и Татьяна Федоровна, показались ей не просто тяжелыми, но труднопереносимыми, нервное состояние Александра Николаевича — крайне тревожным.

Навсегда она запомнит и крайнюю его бледность, и уверенность: смерть Риммы — это расплата за его поступок, и его взгляд несколько в сторону (так трудно было все время думать об этом, так хотелось мыслями куда-нибудь «убежать»), Вспомнит и отвращение к звону: «В Боглиаско он не мог слышать звона церковного колокола, он ему напоминал похоронный звон. Даже бой часов на колокольне ночью вызывал в нем ужас, он не мог спать».

Так закончилась «Божественная поэма» в земной жизни.

«ПОЭМА ЭКСТАЗА»

Есть в истории стран, народов, в истории мировой времена «двойной жизни»: одна эпоха еще не кончилась, другая уже началась. Так пересекался закат Средних веков и начало Возрождения, так в петровские времена закатывалась «Московская Русь» и рождалась «Российская империя» с новой, в будущем — блистательной столицей. Таким во многом было и время от 1881 года до падения империи в 1917-м^[76]. Начало 1881 года — смерть Достоевского, не дописавшего роман о «соблазне» цареубийства, смерть Мусоргского, не только написавшего оперу о грехе царя, вступившего на престол через подобное же злодеяние, но и замыслившего музыкальную драму о природе русского бунта — «бессмысленного и беспощадного»^[77], наконец, и — само цареубийство: гибель императора Александра II. Что-то «дрогнуло» в душе государства, что-то искривилось в душах людей^[78].