Скрябин

«Каждый день после завтрака я или дедушка ходили с ним гулять. Мы жили тогда недалеко от Кузнецкого моста, где находился музыкальный магазин Мейкова и где я была абонирована на ноты. Шуриньку там все знали и были очень довольны, когда он появлялся в магазине. Для него это была самая любимая прогулка. Когда он приходил, почти все служащие окружали его, затем подводили к какому-нибудь роялю, открывали деку, ставили стул, на который он сейчас же влезал и начинал рассматривать с большим вниманием и терпением устройство рояля. Потом он подходил к клавиатуре. Его сейчас же усаживали и просили сыграть. Сначала он довольно застенчиво играл что-нибудь им слышанное, а потом начинал импровизировать. Видя, что все слушают его со вниманием, он увлекался и играл довольно долго. Хороший рояль доставлял ему большое наслаждение. Он никогда не кончал своей игры сам, приходилось мне или дедушке напоминать ему, что пора домой. Саша всегда был послушным ребенком — сейчас же вставал и просил кого-нибудь из служащих поскорей закрыть рояль, а то, как он говорил, рояль может испортиться».

Бросается в глаза и природная одаренность, и пытливость: устройство рояля рассматривает настойчиво и терпеливо. (Несомненно, в его сознании устройство инструмента и собственно игра на нем связываются во что-то нераздельное.) Но еще больше поражает эта забота о рояле со стороны ребенка. В таком возрасте дети — если не принимать в расчет игрушки — к большинству предметов относятся с известной долей беспечности. Скрябин же столь внимателен к инструменту, что можно подумать: это и есть любимейшая его игрушка. Но то, о чем повествует тетя, говорит не столько о простой привязанности, сколько о болезненной и драматической любви.

«Каждое лето мы переезжали на дачу и перевозили для него рояль, так как без инструмента он тосковал. Перевозил нам рояль музыкальный магазин. Несмотря на это, Саша очень волновался, что рабочие могут его уронить. Умолял меня попросить, чтобы они несли его как можно осторожнее, а сам убегал в свою комнату, бросался на кровать, прятал голову под подушку и лишь тогда успокаивался, когда узнавал, что рояль цел, невредим и стоит на своем месте. Тогда он бежал к нему, осматривал его, ласкал, как человека».

Он не может выносить надсадных «вздохов» рояля, когда его, пыхтя и напрягаясь, тянут на себе грузчики со вспухшими на лбу жилами, когда они, чтобы поправить ремни, дергают инструмент. Сам он, большой, черный, блестящий, всей тяжестью навалившись на уставших людей, плывет, слегка раскачиваясь, и внутри его слышатся ропот струн и жалобные отзвуки.

Маленький Скрябин не просто обожает, — он одушевляет рояль (простой механический инструмент!), из которого могут исходить чудесные звуки, рождаясь под пальцами тех, кто умеет играть. И потому нисколько не удивляет признание тетки: «К этому инструменту у него было нежное чувство, как к живому существу». Но и это — не самое неожиданное в жизненной драме маленького Скрябина. От его воспитательницы мы узнаем, что рояль он не просто одушевлял, но и — расставаясь с ним на ночь — целовал его. Это больше чем любовь к игрушке, даже очень хорошей, по-настоящему любимой.

Какой голос слышал маленький Скрябин в звуках рояля? Что за душу он искал в музыкальной механике, рассматривая, как устроен этот волшебный музыкальный инструмент? И — забегая вперед на десятилетия — не отсюда ли страсть к схемам, к логической ясности, которая неожиданно сочетается в его творчестве с миром чувств, далеких от всякого разума?

Сабанеев будет поражен, когда Скрябин, автор сочинений, казавшихся одним современникам невероятно сложными, граничащими с какофонией, а другим — невероятно эмоциональными, выходящими за пределы всякого разума, будет рассказывать ему, что в основе его сочинений лежит жесткий расчет. Все запечатленные в его музыке эмоции были до тонкости продуманы, пропущены через холод его разума и доведены до крайней ясности формы. Не было ни «какофонии», ни водопада «чувств», которые топят всякую «логику изложения». Его рациональное и эмоциональное начала переплетались, становились единым «мыслеощущением». Но разве не с тем же мы встречаемся у маленького Скрябина, который сначала с редкой кропотливостью изучает, подняв крышку, устройство рояля, его «разумное начало», а потом — садится и начинает импровизировать, пробуждая в этих струнах душу, пробуждая в механизме — звучащий организм!

* * *

Но и живой голос, доносившийся из мира струн, молоточков, клавиш, — далеко еще не «пятый акт» детской трагедии. Его тетя, его воспитательница, которая с восторгом вспоминала любую мелочь в жизни драгоценного «Шуриньки», приберегла для нас еще одну историю. Слушая ее, невозможно не восхититься тем, как неожиданно сочетались таланты в мальчике — музыкант, плотник, механик:

«Посещение музыкального магазина пробудило в нем желание самому делать рояли».