Скрябин

О том, что произошло летом 1891 года, существует множество разноречивых свидетельств. Но последовательность событий приблизительно ясна. На последнем уроке, расставаясь со своим любимцем, Сафонов показал ему прием «глубокого удара», когда пальцы «как бы погружаются в клавиатуру». Летом Скрябин начнет «осваивать» сафоновское туше. Но, кроме того, восхищаясь блеском техники другого консерваторца, Иосифа Левина (техника этого прирожденного виртуоза поражала и преподавателей), Скрябин вознамерился догнать своего однокашника в чисто технической области: за лето он — тайком от Сафонова — разучит две виртуозные концертные фантазии — «Исламей» Балакирева и «Дон Жуан» Моцарта — Листа, которые требуют исключительной технической подготовки.

Дача, куда Скрябин отправился с тетей, стояла на Клязьме. Два домика, в одном — Саша с тетей, в другом — дядя с семьей. Вокруг на десять верст — лес, лес, лес. Обычно Скрябин не любил, когда слышали, как он работает, разучивая ту или иную вещь. Он закрывал окна, зашторивался. Но семья дяди чуть ли не на весь день уходила из дома, и он дал себе возможность «надышаться»: раскрыл все окна, чтобы чувствовался ветерок, и упражнялся «как бы» на свежем воздухе.

Звуки разносились по лесу то чарующими мелодиями, то «зубодробительными» пассажами. Над «Исламеем» и «Дон Жуаном» Скрябин работал с невероятным упорством. И случилось то, что — при его чрезмерной уверенности в своих силах — рано или поздно должно было произойти: он переиграл руку. В то самое лето, когда он должен был для Аренского написать десяток фуг[29].

Сафонов, вспоминая свою осеннюю встречу с учеником, готов был видеть беду главным образом в своем «глубоко-звучном» туше:

«Все лето он играл именно таким ударом и притом так ретиво, что я ужаснулся осенью, когда услышал его: руки у него прямо отяжелели». «Да вы с ума сошли», — говорю, — и сейчас же посадил его на концерт Моцарта, — самое лучшее лекарство в таких случаях».

Пресман передает эту встречу еще более выразительно:

«Когда Сафонов услыхал и увидал, как Скрябин стал играть, — он пришел в ужас. Высказав свое глубокое огорчение и видя в то же время угнетенное состояние Скрябина, осознавшего теперь свою ошибку, Сафонов с кривой улыбкой сказал:

— Ну что ж, Саша! Придется полечиться! И лечение мы начнем с очищения желудка. Тебе надо будет принять «Oleum rizini».

Скрябин недоумевающе смотрел на Сафонова и не знал: шутит он или серьезно говорит.

А Сафонов, как бы не замечая скрябинского недоумения, продолжает развивать свою мысль:

— Да. «Oleum rizini» тебе необходимо! Пойди сейчас же в нотный магазин и возьми концерт Моцарта (d-moll[30] или A-dur[31], — сейчас не помню), это будет для тебя тем «Oleum rizini», которое может излечить тебя от последствий засорения желудка «Дон Жуаном» и пересолом в извлечении глубокого звука».

Скрябин был послушен как никогда. Он и не пытался трогать трудные вещи, во всем следуя советам Сафонова. Правда, тетя вспоминает, что почти целый год ее племянник не мог играть. Но факты говорят о другом: уже в октябре он выступает в дневном концерте в пользу нуждающихся учеников, где не просто «сыграл» Шумана и Листа, но сыграл изумительно.

С этого концерта и началось в его жизни то, что случается не с каждым, а если и случается — то лишь один раз в жизни. Один из консерваторских знакомых Скрябина, сидевший в зале, видел рядом двух девушек, которых игра Скрябина привела в восторг. В антракте ему пришло в голову представить поклонниц юному пианисту. Это были Ольга и Наташа Секерины. Предыстория их появления в зале была проста: Наташа была, как некогда Скрябин, ученицей Зверева, для нее Николай Сергеевич и доставал билеты на такие концерты, чтобы привить хороший вкус. В разговоре о музыке, о Звереве зазвучали «приятельские» нотки. И два молодых консерваторца получают приглашение посетить дом Секериных, где они и появились уже на следующий день.

* * *

Наташа Секерина… Вслед за тревогами лета, за переигранной рукой и безутешными попытками написать для Аренского очередную фугу пришло радостное, окрыляющее чувство, виновницей которого была эта чудная пятнадцатилетняя девочка. Тетя вспоминает, что раньше Саша часто получал письма от гимназисток и лишь улыбался им, даже и не думая являться в назначенное время на свидание. С Наташей все было иначе. Мелодия этого чувства слагалась из множества случайных и неслучайных встреч и особого, восторженного состояния после каждого свидания.

Первое посещение Секериных с консерваторским приятелем, где Скрябин играет свои вещи, запала в душу и хозяевам, и гостю. Зверев, придя на другой день к Наташе на урок, услышав о Скрябине (о нем, похоже, говорили и до его появления), сразу просиял и стал уверять, что слушать «Сашину игру» для Наташи — «большая польза». Скоро у Секериных появится и фотография «Зверев с учениками», где в молодом с пробивающимися усиками кадете узнавался Скрябин.