Скриба

Горгиас проснулся от страха, дрожащий, весь в поту; он не мог примириться с тем, что несколько дней назад похоронил дочь. Он обнял лежащую рядом Рутгарду, а потом ему представилась Тереза – улыбающаяся, в новом платье, счастливая после пройденного испытания, осуществившая свою мечту и ставшая подмастерьем. Но тут же он вспомнил о нападении, о том, как дочь спасла ему жизнь, об ужасном пожаре, бесплодных поисках, раненых и погибших… Он вновь пережил то мгновение, когда нашел тело Терезы, и разрыдался. От дочери остались лишь обрывки ее любимого платья.

Съежившись под какой-то тряпицей, он еще долго всхлипывал и спрашивал себя, сколько же им придется тесниться у родственников и спать на голых досках, которые Рейнхольд каждый вечер клал на земляной пол, не имея даже охапки соломы, чтобы сунуть под голову.

Конечно, Рейнхольд и Лотария были удивительной парой. Хотя привычное течение их жизни было нарушено, они очень ласково относились к Горгиасу и Рутгарде, старались, чтобы гости не очень скучали по своему удобному старому дому. Горгиас радовался за свояка, который был плотником: его работа не зависела от капризов погоды, и даже в самые трудные времена кому-то нужно было починить прогнившую крышу или сломанное колесо, что не давало умереть с голода.

В какой-то момент Горгиас даже ощутил зависть – не к заработкам Рейнхольда, а к простоте его натуры. Единственным желанием свояка было накормить ребятишек и уснуть рядом с женой, а он сам растрачивал жизнь на никому не нужные пергаменты, вместо того чтобы наслаждаться присутствием дочери. Рейнхольд любил повторять, что счастье – не в размерах дома, а в том, кто тебя в нем ждет, и, судя по его семье, он был прав.

Рутгарда занималась племянниками, убирала, шила, готовила еду, когда было из чего готовить. Освободившись от домашних забот, Лотария целыми днями трудилась у Арно, одного из самых богатых людей в округе, куда нанялась прислугой. Горгиас же, когда в скриптории было не много работы и раненая рука позволяла, помогал свояку плотничать. Тем не менее он понимал, что нельзя злоупотреблять гостеприимством родственников, которые из-за них тоже могут пострадать, и что нужно искать другое место для жилья.

Течение его мыслей прервал громкий плач одного из малышей. За ним разревелись остальные, так что Лотарии и Рутгарде вместе пришлось их успокаивать, промывать глаза и переодевать во все чистое. Затем женщины разожгли огонь и подогрели остатки каши, которую в другое время прямиком отправили бы в свинарник. Горгиас тоже поднялся, полусонный, что-то пробурчал в качестве приветствия, порылся в сундуке, вытащил оттуда фартук, предназначенный для работы в скриптории, и надел его. Занимаясь этими нехитрыми делами, он ругнулся – других слов для раненой руки у него не нашлось.

– Ты бы попридержал язык, – упрекнула его Рутгарда, указывая на детей.

Горгиас опять что-то пробурчал и, позевывая, направился к огню, стараясь не наступить на разбросанные повсюду пожитки. Затем он умылся и пошел на запах каши.

– Опять кошмарный день, – посетовал Горгиас.

– Слава Богу, в скриптории не очень холодно.

– Я, наверное, сегодня туда не пойду.

– Вот как? А куда же ты пойдешь? – с удивлением спросила жена.

Горгиас ответил не сразу. Он собирался заняться кражей, совершенной при нападении на него, но не хотел говорить об этом Рутгарде.

– В скриптории не осталось чернил, похожу по лесу, может, найду немного орешков19.

– Так рано?

– Позже дети все съедят.

– Оденься потеплее, – сказала Рутгарда.

Хорошая все-таки ему досталась жена! Горгиас с нежностью посмотрел на нее, обнял и поцеловал в губы. Затем взял мешок с письменными принадлежностями и направился к постройкам возле собора.

Поднимаясь по спящим улочкам, Горгиас вновь и вновь задавался вопросом, кто же украл у него пергамент, и словно заново переживал нападение: притаившаяся в темном закутке тень, которая неожиданно набросилась на него, сверкнувшие над краем плаща холодные светло-голубые глаза, резкая боль в руке – и темнота.

«Светло-голубые глаза», – с горечью произнес он. Если бы за каждую пару таких глаз, встреченных на улицах Вюрцбурга, ему давали горсть зерна, он за неделю наполнил бы свой амбар.

Вдруг ему пригрезилось, что нападение было простой случайностью, отчаянной попыткой умирающего с голода добыть кусок хлеба. Тогда документ уже давно валяется где-нибудь на дороге, испорченный дождями или изгрызенный животными. Однако глупо об этом мечтать. Вор наверняка знал, что похищенная им вещь бесценна, но кто же так страстно стремился завладеть пергаментом?

Несколько священнослужителей и слуг имели доступ в скрипторий, но вряд ли они представляли себе важность документа, если только не слышали разговоров об этом Уилфреда. Горгиас решил составить список подозреваемых, который поможет ему выработать план по возвращению пергамента.