Скрип на лестнице

К их приходу Гвюдрун сварила кофе и накрыла на стол, так что они просто не могли отказаться от угощения: слоеного торта с толстым слоем варенья. Когда они спросили пожилую женщину, ненавидел ли кто-нибудь Элисабет, по ее мнению, собирался ли причинить ей вред, – она переспросила и посмотрела на собеседников с изумлением:

– Вред? Да вы о чем? Никто ей вреда причинить не собирался – разве что она сама.

Они попросили ее пояснить – но она лишь продолжала говорить как заведенная об асоциальном поведении Элисабет и о том, что бывают люди, которые мечтают отгородиться от мира.

– Вот есть такое мнение, что целыми днями сидеть у себя взаперти – это такая болезнь, а не банальная лень и безынициативность. Но так считать – это вообще ни в какие ворота! – Тон Гвюдрун вдруг стал резким. – Нет, насколько я знаю Элисабет, она просто сдалась. На нее это похоже. Я всегда чувствовала, что когда-нибудь она просто сложит лапки. Ее как будто ничто не радовало. Как она на летчицу выучилась, вообще выше моего понимания, – сказала она и сделала глоток кофе, не отрывая глаз от собеседников.

Эльма вышла из этого дома со скверным привкусом во рту – и была убеждена, что виной тому отнюдь не только лишь сухой торт. Ей неоднократно приходилось глубоко дышать и сдерживать себя, чтобы не начать спорить с Гвюдрун по поводу ее предрассудков насчет депрессии и насчет того, что женщинам не место в кабине пилота.

От разговора с Гвюдрун толку вышло мало, и Эльма даже не смогла указать ей на то, что повреждения на теле Элисабет вообще не подтверждают гипотезу тети о том, будто племянница сама свела счеты с жизнью.

Сестры Гвюдрун и Хатла выросли на хуторе на Восточных фьордах, где их родители, Снайбьёртн и Герда, вели хозяйство. У сестер разница в возрасте составляла всего один год, и подростками они обе поехали в Рейкьявик учиться. После этого на хутор они так и не вернулись. Гвюдрун познакомилась с человеком, за которого впоследствии вышла замуж и родила двоих сыновей, а у Хельги родились только Элисабет и мальчик, умерший в двухнедельном возрасте. Хатла работала на рыборазделочном комбинате фирмы «Харальд Бёдвардссон и Ко», пока Артнар, отец ее ребенка, не погиб. После смерти сына Хатла не вернулась на работу, и Гвюдрун предполагала, что она жила на пособие. Вскоре после переезда в столицу сестры перестали общаться, но Гвюдрун наотрез отказывалась еще что-либо говорить об этом. Она заявила, что к делу это не относится и растравливать старые раны ни к чему.

Эльма была настолько погружена в свои мысли, что не расслышала, что сказал Сайвар, пока он не выключил радио.

– Я спрашиваю: ты голодная? – Он посмотрел на нее. – Или просто устала?

– А можно ответить: и то и другое? – Эльма зевнула.

Сайвар улыбнулся:

– А как насчет такого предложения: ты закрываешь глаза, а я везу нас в Акранес, а когда мы приедем, то поедим?

– После собрания?

– Да, конечно после, – сказал Сайвар. – Ты еще потерпеть сможешь?

– Да-да. – Эльма снова зевнула и закрыла глаза.

Проснулась она, когда машина остановилась перед полицейским управлением Акранеса, оттого, что сквозь открывшееся окно заструился холодный воздух.

– Что ты делаешь? – спросила она сквозь зевоту и получше закуталась в куртку.

– Просыпаться пора, мы на месте, – ответил Сайвар.

– Почему в машине всегда так хорошо спится? – Эльма потерла глаза и попыталась потянуться в тесном салоне.

– Из-за звука, – ответил Сайвар. – В самолете хорошо спится по той же причине. Там звук такой же частоты, как стук сердца твоей матери, пока ты спала у нее в утробе.

Эльма с удивлением посмотрела на него и рассмеялась:

– Ну, я серьезного ответа и не ожидала, но здорово, что есть объяснение.

– Ну вот, нам прислали предварительные результаты судмедэкспертизы. Наше дело было рассмотрено вне очереди. – Хёрд смотрел то на Сайвара, то на Эльму, сидящих напротив него. В желтоватом свете потолочных ламп глубокие морщины на его лице были хорошо видны. Его голубые глаза как будто глубоко запали. Он пригладил рукой волосы, которые тотчас снова завились, а затем продолжил: