Скрипка для дьявола (СИ)

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

====== Имена. ======

Октябрь, Флоренция, 1865 г.

Я вполне мог себе это представить. Да, вполне... Да нет же, чёрт возьми, я не мог такого себе представить, даже подумать о том, что когда-нибудь окажусь в подобных местах, с подобными людьми, за которыми так легко потеряться, так просто раствориться в их личности! Так легко захлебнуться их мировоззрением.

Должно быть, вы меня знаете, мы с вами встречались мельком. Если же нет, успеем ещё познакомиться. Но я никогда не подозревал, что в светском обществе выжить куда труднее, чем в том мире, где я родился – в семье нищих, безграмотных крестьян, пределом мечтаний которых было заиметь собственную ферму где-нибудь в германских горах и прожить остаток жизни в комфорте. Да, это прекрасная, тихая жизнь. Но она была не для нас. Не для нас двоих. Мой брат, а следом за ним и я, мечтали о гораздо большем, чем упитанные овцы на альпийских лугах. Брат мечтал о собственном бизнесе, хотел когда-нибудь стать хозяином крупной фабрики, специализирующейся на поставке морепродуктов во все уголки света; он полагал, что станет влиятельным и солидным предпринимателем. А я же... я мечтал о сцене. Хотел собирать залы, не важно ради чего – собственных ли танцев или ради спектаклей, которые благодаря моей актёрской игре становились бы сенсацией. Во мне жило цветущее нечто, которое жаждало быть выпущенным когда-нибудь на волю, на всеобщее обозрение, давая понять, что оно существует – совершенно новое, невиданное ранее Нечто. Талант. Я жаждал раскрыть его.

Первое в жизни разочарование постигло меня, когда я узнал о самоубийстве брата. Глупец, не выдержавший сложности собственной задачи, которую сам же и поставил перед собой: открыть собственное дело. Для этого он занял огромную сумму денег у Ганса Хоффманна. Часть отдал мне, а остальное пошло на его манипуляции. «Вместе мы сможем осилить это, – сказал он мне тогда. – Только не говори отцу и матери. Не впутывай их в наши мечты». Отчаяние, перешедшее после его смерти ко мне, едва не согнуло меня – теперь на мне, лишь на одном мне, висел долг в двести тысяч флоринов [1], который я не то что уплатить в одиночку был не в состоянии, но даже подумать боялся о такой цифре. Он бросил меня на произвол судьбы и ушёл. Безвозвратно.

Годы и годы я работал у Хоффманна, вкалывая, как одержимый. Не только в его актёрской труппе сатирических шутов, нет. Ганс был ещё и землевладельцем, имеющим собственное кукурузное, довольно большое поле. Мы все – вся его труппа, были ещё и чёрным людом, персональными рабами, с утра до ночи работающими под солнцем. Хотя мне отчасти повезло больше, чем остальным ребятам: Ганс относительно берёг меня, закрепляя за мной участки земли, которые находились в тени, давая мне работу полегче, чем другим. Во-первых потому, что я был самым юным; во-вторых – я был нужен Хоффманну. Благодаря моим номерам, его спектакли хорошо оплачивались, приносили неплохой доход, и мы – его подчинённые, могли жить относительно безбедно, не голодая и не замерзая по ночам.

Другие члены труппы замечали, что я пользуюсь особым расположением хозяина, но молчали лишь потому, что понимали мою полезность и то, как ухудшится дело, если я исчезну или, того хуже, пострадаю и стану им обузой. Ах, да... из семьи я ушёл, поскольку не хотел тяготить их. Они до сих пор ничего не знают ни о смерти брата, ни о том, в каком положении законченного неудачника нахожусь я сейчас. Терпит меня Ганс лишь за мою покорность и талант. Посмей я взбунтоваться – и он пристрелит меня, как недоношенного телёнка. Я медленно катился в пропасть, пока не встретил их – страшных и удивительно влекущих к себе одновременно. Приняв их немыслимое предложение, я завернул рукопись моей прежней жизни в просаленную свиным жиром шкуру и швырнул в огонь, на время обратившись в ничто, имеющее при себе лишь зерно своих возможностей.

«Новорожденный... чистый лист бумаги», – сказал мне в тот день юноша с солнечным золотом волос. Лишь позже я узнал, что ему уже... двадцать пять! Быть на пять лет старше меня и при этом выглядеть моим ровесником — неслыханно!

С первого взгляда я был заворожён ими, но больше всего – Парисом. Это существо (да-да, именно существо, поскольку ни один из людей, встречавшихся на моём пути, не был столь... невероятно красив) буквально излучало невиданную мной ранее утончённость, тот дух искусства, по которому тосковала моя душа среди грубости невежественной нищеты. Каждая его черта – совершенная в моих глазах – была словно высечена из горного хрусталя неизвестным мне, но, несомненно, гениальным скульптором. Неясное чувство, возникшее в тот день, до сих пор таится внутри меня...

- Андре! – я дёрнулся и чуть было не уронил на пол скрипку, которую имел неосторожность оставить на столе сеньор Ринальди – музыкант, присутствовавший на репетициях господина Дегри и его балетной труппы вместе с пианистом Альберто Финелли.