Скрипка некроманта

Маликульмульк увел Паррота с Гринделем в малую гостиную — ждать, пока княгиня соберется в дорогу.

— Пожалуй, нам надо откланяться, — сказал Давид Иероним. — Мы сделали все, что могли. Верно, Георг Фридрих?

Паррот не ответил, а подошел к окошку.

— Нам ведь незачем гоняться за итальянками? Ее сиятельство возьмет с собой господина Крылова, возьмет слуг, при чем тут мы?

Паррот молча смотрел на реку. Он словно бы не слышал друга. И о чем думал — Бог весть.

* * *

У наплавного моста через Двину на берегу суетились люди, а на реке — лодки. Две последние ночи были довольно холодными, и опытные люди говорили, что уже не потеплеет. Лодки ломали бортами окрепший за ночь ледок, а лодочники готовились растаскивать звенья моста, тянуть их вверх по течению, туда, где начинался городской ров, к Карловой заводи. Там мост обычно зимовал до ледохода.

Нарядные санки княгини Голицыной подкатили вовремя: еще четверть часа — и пришлось бы звать перевозчиков, оставлять сани и лошадей на берегу — и неизвестно, скоро ли удалось бы найти на той стороне ормана. Но когда переправились, стало не легче — как теперь обратно возвращаться?

— Ничего, в «Иерусалиме» поселюсь! — весело объявила княгиня. — Буду ждать, пока лед не встанет, тогда по реке домой поеду!

Звякнули поддужные бубенцы, сани понеслись по Митавской дороге.

Ехать было неудобно — Варвара Васильевна обычно выезжала лишь с младшими детьми, а сзади катили другие санки, с аббатом и кем-то из придворных дам. Тут же главной бедой были телеса Маликульмулька, закутанные в преогромную шубу. Он уселся вниз, и княгиня поставила ножки ему на бедра, строго наказав не рассказывать про эту фривольность князю. Внизу устроился и Гриндель, укрывшись вместе с Маликульмульком медвежьей полостью, а Паррот сидел рядом с Варварой Васильевной, и она все время на него лукаво поглядывала, задирала по-французски и от души веселилась: приключение ей нравилось.

— Мы должны их догнать, — говорила она возбужденно. — Иначе придется отыскивать их по всей Курляндии. Господи, как давно я не ездила с такой изумительной скоростью!

Шаль, накинутая на голову вместо шляпки, соскальзывала назад, и рыжие волосы были полны мелкого снега. Маликульмульк, глядя снизу вверх, залюбовался: вот это и есть любовь, а не страдания Екатерины Николаевны и не метания Тараторки. Женщина, которая двадцать лет спустя после венчания горой встает за своего мужа, — вот оно, воплощение любви, но если о таком написать — ни один издатель не возьмет; обидно, право…

Пролетели мимо «Иерусалима», въехали в лес, понеслись отлично укатанной лесной дорогой; наконец выехали на простор, великолепный сверкающий простор, по которому разогнать коней — одно удовольствие; если б еще только рядом был сердечный друг — и, сдается, мысль о сердечном друге пришла в голову всем седокам разом.

Небо уже слегка, чуть-чуть, самую малость поголубело — ангелы наверху раздобыли коробку с акварелью и осторожно пробовали в самом слабом разведении — капля краски на бочку воды — синий цвет; завтра будет чуть поярче, но и это — намек на весну, сигнал для пробуждения надежды.

Итальянок нагнали возле Олая.

Они ехали четырьмя санями — один контрабас занимал места больше, чем человек, а еще ведь были сундуки и баулы с нарядами, имущество музыкантов.

— Стой, стой! — закричала, встав и опираясь на плечо Паррота, княгиня.

Гриндель по-немецки приказал кучерам остановиться, но послушали его не сразу — пришлось закричать и Маликульмульку, воззвать по-итальянски к синьоре Пинелли и синьоре Бенцони. Тогда только певицы, ехавшие на головных санях, услышали и приказали своему каравану остановиться.

Гриндель выскочил из одних саней и по обочине, оставляя неровную борозду в рыхлом снегу и смеясь, подбежал к другим.

— Что вам угодно? — спросила Дораличе, закутанная так, что видны были только черные глаза.

— Добрый день, сударыни! Ее сиятельство княгиня Голицына хочет говорить с вами!

— Где она?

Гриндель показал рукой.

— И мы должны по пояс в снегу идти к ней?!

— Зачем же? Поезжайте немного вперед, пусть ваш кучер примет вправо. Сани ее сиятельства сейчас подъедут, — и Гриндель объяснил кучеру, что от него требуется.

Маликульмульк забарахтался — ему не хотелось предстать перед итальянками в таком странном виде — как будто медведь лежит в санях и пытается встать на задние лапы.

— Ты что, Иван Андреич? — возмутилась княгиня. — Сани вздумал перевернуть?

Еще несколько минут — и дорога была перегорожена. Справа встали сани итальянок с притороченным сзади имуществом. Слева — княжеские. Варвара Васильевна стояла с таким видом, что сразу было ясно: такая зимняя гоньба ей по душе. Шаль скатилась на плечи, рыжие волосы растрепались, она улыбалась. Закутанные и укрытые полостью до запей итальянки прижались друг к дружке. Дораличе, сидевшая ближе к княгине, повернулась и заворочалась, почти как Маликульмульк.

— Не надо, не вставайте, сударыни, — сказала княгиня по-французски. — Я задам вам несколько вопросов — и вы поедете дальше.