Скрипка некроманта

Егор Анисимович в парадной ливрее, благообразный до умиления, стоял у входа в буфетную и заведовал лакеями, разносившими прохладительные напитки. Время от времени к нему подходили посланцы повара Трофима — в столовой уже накрывали стол для скромного позднего ужина на тридцать персон, приглашенных особо. Поскольку княгиня была занята, серебро и дорогой фарфор должен был выдавать дворецкий, он же единолично распоряжался корзинами с шампанским.

— Господи Иисусе! — прошептал дворецкий, узнав новость. — Пропали мы…

— Как же быть?

Они обменялись взглядом — и во взгляде этом была целая речь: согнать всех гостей в одну комнату и не выпускать, пока дворня не обшарит замок и не найдет проклятую скрипку; если же пропажа не сыщется — значит, ее вынес тот, кто уже успел откланяться, и нужно по списку гостей установить этого беглеца. Но разве ж князь допустит, чтобы у него на приеме случилось такое безобразие?

— Поищу их сиятельство, — решил дворецкий, и опять же без слов было ясно: речь о князе.

Маликульмульк остался у двери, а Егор Анисимович вдоль стенки, огибая группы нарядных гостей, отправился на поиски князя Голицына. Вернулся он еще более расстроенный — того нигде не было.

— Я пойду в столовую, — сказал Маликульмульк. — Там побуду. Глядишь, он найдется — так ты за мной пошлешь.

Он полагал просто посидеть на стуле вдали от шума и обдумать неприятное положение. Но именно там он и обнаружил князя. Голицын сидел смирно в уголке и следил, как расставляют на длинном столе посуду. Вид у него был отрешенный. Маликульмульк подошел и невольно загородил от него своей мощной фигурой половину стола.

— Что, братец, опростоволосились мы? — спросил Сергей Федорович, привычно щуря левый глаз. — Чему только эту Машку учили? Врывается, чуть не плачет, ну — малое дитя. Хорошо еще, на весь замок не прокричала, что на приеме у Голицыных итальянцев обокрали. Дивлюсь еще, что сами итальянцы с воплями в гостиную не вломились. Княгиня рвать и метать готова, а нельзя. Я, вишь, сюда от нее сбежал…

— Ваше сиятельство, это кто-то из дворни, уж не обессудьте, — сказал Маликульмульк. — Комнаты итальянцам отведены были на отшибе, но мимо них сподручно кушанья из поварни носить, свернешь в сторонку — и вот они.

— Что тебе известно про это дело? С чего ты взял, будто наши людишки согрешили?

Маликульмульк рассказал все.

— Кто-то из лакеев или даже из кухонных мужиков мог видеть ненароком, что оба Манчини вошли в комнату со скрипкой, а вышли без оной. А коли кто-то из гостей вздумал выследить скрипача, то почем ему знать, как разместили итальянцев? Квартет в это время был в своей комнате, собирал пожитки, в гостиных его, выходит, не было. Вор же не знал, что квартет помещен отдельно, а певцы и оба Манчини — отдельно. А дворовые люди, во-первых, знали это, а во-вторых, пробегая мимо, видели, кто вошел, а кто вышел.

— Резонно… — отвечал князь, сильно недовольный всей этой историей. — А для чего им такая скрипка? Если они пойдут ее продавать, то тут же их с этой скрипкой схватят и в управу благочиния препроводят. Музыкальные торговцы не дураки.

— А для того, может статься, что кому-то из них большие деньги за эту скрипку пообещали.

— Магистрат? — насторожился князь и даже чуть приподнялся над стулом.

— Магистрат? — удивился Маликульмульк и вдруг сообразил: — А отчего бы и нет? Месть мелкая и подлая, однако ж месть. Сплетен и ехидства будет на всю Ригу — у Голицыных бродячего музыканта обокрали. С них станется!

— Нет, мои людишки, может, и дураки, да верные, — подумав, возразил князь. — Да и не так долго они тут живут, чтобы к кому-то немцы ключик подобрали. Хотя, пожалуй… один-то немец в моей дворне есть…

Речь шла о враче — Христиане Антоновиче Шмидте. Это был один из тех столичных докторов-немцев, что, весь век проведя в России, по-русски и дюжины слов не нахватались. К счастью, по-французски он говорил сносно. Кто-то рекомендовал его княгине как знатока детских болезней, когда младшие мальчики были совсем крошки. Он был принят на службу, стал домочадцем, поселился в Зубриловке — и считался своим человеком в доме. Однако ж немец. Как знать, не сыскалась ли в Риге у него родня. Старику за семьдесят — одному Богу ведомо, откуда он взялся в столице и где странствовал в молодости.

— А в замке ли он? — спросил Маликульмульк. — В гостиных я его не видел, кажись…

— Да ему там и нечего делать. Ступай-ка, братец, загляни к нему в комнату. И сейчас возвращайся.

Маликульмульк поклонился и отправился исполнять приказание. Право, чем дольше слоняться по замковым коридорам — тем больше надежды, что первый гнев княгини пройдет и уже можно будет явиться к ней на глаза. Он знал эту породу женщин — смолоду бойких, а к середине жизни и под старость заматеревших, грозных и опасных. Он боялся таких женщин — боялся иногда до пота, крупными каплями выскакивавшего на лбу, до самых стыдных проявлений человеческой натуры боялся.