Скрипка некроманта

Принесли горшочки с айнтопфом, и Маликульмульк выпустил на свободу Косолапого Жанно.

— Но мне не все тут ясно, — сказал, очень деликатно отхлебывая горячий соус айнтопфа, Паррот. — Неужели человек, который ограбил бедного доктора, уже окончательно вне подозрений? Значит, шуба и шапка нашлись? И где же?

— Они не нашлись… — Косолапый Жанно закапал-таки соусом борт сюртука. — Это были обычные грабители. Есть подозрение, что шубу с герра Шмидта сняли амбарные сторожа — они могли с третьего или даже четвертого яруса наблюдать за крыльцом дома, где он гостил, вовремя выбежать и вернуться с добычей обратно в амбар. А потом из баловства или спьяну попытаться проникнуть в Рижский замок…

— Не вижу логики, — заметил Паррот. — Хотя злодеи действительно могли наблюдать за доктором откуда-то сверху… Ганс! Ешь все, что в горшке, а не вылавливай одно лишь мясо!

— Логика такова, что сторожам могли заплатить, чтобы они позволили истинным злодеям сидеть у окошка, — возразил Давид Иероним. — И слишком подозрительно это совпадение — у доктора отнимают приметную шубу именно в тот вечер, когда в замке прием.

— Это совпадение отношения к скрипке не имеет, — сказал Маликульмульк. Душой он уже был в «Лондоне», в комнатах певиц.

На том свете приходилось ему навещать театральных девок, и всякое случалось. Он желал убедиться, что на этом свете способен будет вести себя благоразумно, хладнокровно, не воспламеняясь и ни в чем себя не виня. То, что происходило тогда, сейчас казалось нелепым — и недостойным воспоминаний, как недостойны их многие подробности жизни подростка, которые взрослому человеку ни к чему.

Федор Осипович был прав — порокам и глупостям место на том свете. А на этом нужно просто осознать себя существом, избавившимся от лишнего.

Не желая более толковать с Гринделем и Парротом ни о Брискорне, ни о пропавшей шубе, Маликульмульк окончательно перевоплотился — а Косолапый Жанно ел обычно быстро, с прихлебыванием и чавканьем. Дети, Иоганн Фридрих и Вильгельм Фридрих, смотрели на него с изумлением. Им бы за такие манеры влетело от Паррота — но Паррот молча глядел на герра Крылова и качал головой. И казалось — он понимает, что собеседник спрятался от него в горшок с айнтопфом, а раз спрятался, то пусть там и сидит.

Гриндель крикнул кельнера и спросил три большие кружки пива. Косолапый Жанно и к этому был готов. Он вылил в себя пиво стремительно — так, как если бы в брюхе имелось пустое ведро. И, понимая, что обед — в складчину, достал и выложил на стол деньги, почти рубль серебром. Это, возможно, было многовато, но так уж захватила рука, а Косолапый Жанно не любил обременять себя арифметикой в отличие от Маликульмулька — тому вычисления нравились, нравились и формулы, не имевшие никакого практического смысла, именно потому, что с квадратными корнями в Гостиный двор за табаком не пойдешь, это — лакомство ума, игрушка для подлинных аматеров.

Но и Маликульмульк путался в расчетах рижских цен. В городе имели хождение рубли с копейками и талеры с фердингами, и курс рубля к талеру был непостоянным.

Не дожидаясь кельнера, Маликульмульк подхватился, буквально в два слова простился и поспешил прочь.

Он не видел, какими взглядами обменялись физик и химик, не слышал он также слов Паррота:

— Не нравится мне его поведение, очень не нравится…

Маликульмульк быстро перешел Известковую наискосок и, поскользнувшись, ввалился в гостиничную дверь. Толстый швейцар, истинное украшение почтенного заведения, сказал ему, где он может найти и певцов, и певиц, и музыкантов, и обоих Манчини.

Он решил начать с женщин — актерки обычно первым делом беспокоятся о кавалерах, а Брискорн — кавалер видный: если он бродил поблизости от комнат, где разместили музыкантов, итальянки бы его заметили. Оставалось только подобрать такие приметы, по которым они опознали бы именно Брискорна, не спутав его ни с кем другим. И тут Маликульмульк понял, что попал впросак. Он, поднимаясь по лестнице, пытался — и не мог составить описания Брискорнова лица. Оно было правильным — нос обыкновенный, глаза обыкновенные, наверно, голубые, волосы темные, ненапудренные, собраны в косицу, как полагается человеку военному… и что еще тут можно добавить-то?!. Улыбку разве? Широкую добродушную улыбку приятного собеседника, ловкость в обхождении — да, ловкости не отнимешь, но возможно ли было итальянкам оценить ее, ежели они видели полковника только слоняющимся по коридору да переворачивающим ноты?

В сильном сомнении насчет благого итога беседы, Маликульмульк постучал в двери.

Итальянки занимали две небольшие комнаты — в дальней спали вдвоем в одной постели, а в передней жила их общая горничная-немка. Маликульмульк велел доложить о себе, и несколько секунд спустя его впустили.