Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

И очень скоро поняла, что наступил ее звездный час, не воспользоваться которым с целью восстановления отношений с любимым, было бы непростительно.

Сейчас или никогда.

… Мерин вернулся в кабинет минут через десять.

— Как? Отдохнули?

Выражение лица Валерии Модестовны за это время не изменилось — оно было таким же сосредоточенным, усталым и настороженным, но пауза, как показалось следователю, пошла ей на пользу: легкий румянец красиво подернул лоб и щеки.

— Отдыхать я предпочитаю в домашней обстановке.

Сева, пытаясь угнаться за ее бегающими зрачками, широко улыбнулся два раза подряд: улыбнулся, затем погрустнел, и тут же опять растянул губы в любимой бабушкой улыбке.

— Или я ошибаюсь, но, мне помнится, вы лишили себя домашнего отдыха по собственной инициативе? Разве не так? Вы ведь по пути из леса никуда не заезжали? Прямо к нам?

— Прямо.

Ответ прозвучал не весьма вежливо, и это было еще одним доказательством того, что десятиминутная передышка оказалась не лишней — «девушка» явно раздражена, а это удача: как правило, именно в таком состоянии из людей выколупываются необдуманные слова и поступки. Мерин мысленно потер ладошки.

— Ну и ладно, как только станет невмоготу — не стесняйтесь, скажите, мы тут же прервемся. Пережить такое!.. — Он не стал договаривать, какое «такое!», но по интонации было понятно, что имеется в виду нечто очень страшное. — Так на чем мы с вами остановились? Прошу простить, но с этой банальной фразы всегда начинается продолжение прерванной беседы, тем более когда она представляет взаимный интерес для сторон, правда? Так на чем? — и поскольку Валерия Модестовна молчала, продолжил: — Если мне не изменяет память — на коробках из-под туфель, нет? И еще на продолговатом предмете, завернутом во что-то черное.

Он разговаривал с женщиной намного старше себя по возрасту недопустимо нагло, в манере, скорее свойственной Труссу при допросе подозреваемых (при этом нимало не терзаясь угрызениями совести за наглый плагиат), но делал это совершенно сознательно, ибо интуиция давно уже, с первого их знакомства намекнула, а теперь и утвердила в сознании, что сидит перед ним, если и не непосредственная исполнительница, то отнюдь не последняя ниточка в клубке раскрываемого преступления.

— Мне ведь что важно понять, — продолжал он в том же ерническом духе, — мне важно знать, что же все-таки прежде всего заинтересовало бандитов: туфли или предмет. От этого мы бы и стали в дальнейшей нашей работе плясать, преобразуя эфемерные предположения в реальные факты. А без подобного знания, согласитесь со мной, очень нелегко: если в коробках из-под туфель сохранялось столовое серебро — это одно, а если — представим себе невозможное — редчайшая коллекция японских нэцке — совсем даже другое. Между ними такая же пропасть, как между какой-нибудь фанерной балалайкой и — опять позволю себе прибегнуть к крайности — скрипкой Страдивари. Нет? Не согласны?

Он сыграл ва-банк.

И не ошибся.

Если до сих пор добровольная посетительница пенитенциарного заведения не проявляла видимого желания вступать в беседу с мальчишкой-следователем, иногда лишь выпуская на свободу свои верткие щупальца из, казалось, неприступного панциря, то последний меринский пассаж преобразил ее до неузнаваемости. Она развеселилась, некрасиво раскрыла рот и довольно продолжительное время издавала клокочущие звуки, схожие с неестественным театральным смехом неудавшейся актрисы. Сказала, не в силах успокоиться:

— Что-что-что? Ну-ка, ну-ка, еще раз, поподробнее про Страдивари, а то у меня уши заложило.

На этот раз они поменялись ролями: молчал Мерин, наслаждаясь произведенным его словами эффектом, а Лерик, не будучи в состоянии унять приступы натужной веселости, вытирала глаза платочком и безостановочно тараторила и тараторила о том, как далека наша правоохранительная система от умения оказать реальную и своевременную помощь в ней нуждающимся; как одинока и беззащитна та часть нашего олигархического общества, которая, вопреки сложившемуся о ней мнению, и является опорой и движителем благосостояния страны; как много злобы и зависти в среде российского электората, которая не утруждает себя необходимостью ежедневного титанического труда на благо народа и на собственное благо, а предпочитает пользоваться чужими доходами; как неуклонно растет апатия общества в целом и каждого индивидуума в отдельности к проявлению нечеловеческой жестокости со стороны преступного мира… Но основным лейтмотивом столь неожиданно проснувшегося и ярко выражаемого красноречия было доказательство тщетности меринских усилий привязать ее, Валерию Твеленеву, в девичестве Тыно, к фигурантам данного разбирательства. И козырным тузом в колоде доводов неизменно выступал бывший при Советах работник Центрального Комитета «нашей партии», ныне, благодаря сохранившимся связям с власть придержащими, ногой открывающий все высокопоставленные двери, Тыно Модест Юргенович, отец родной, без согласования с которым на сегодняшний день в стране не принимается ни одно мало-мальски значимое решение.