Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Этот небрежный вопрос маститого шулера знаменовал собой не что иное, как полную и безоговорочную капитуляцию, с одной стороны, и безоговорочную же и полную викторию – с другой. Это означало, что никаких «вариантов» поведения свидетеля быть не может, ни к каким наркотикам и, того хуже, к приемам, названным в честь французского маркиза де Сад, следователю обращаться не предстоит, а предстоит откровенная дружеская беседа двух умных, интеллигентных людей, озабоченных одной только заботой: о благе Отечества.

Оба посетителя следственного изолятора отдавали себе в этом отчет.

– Ну вот и славно, вот и гора с плеч, – обрадовался следователь. – А то теряем время на мадригальные словеса, а воз и ныне там. У меня к вам и вопросов-то не так уж чтобы очень, мы многое знаем, просто хочется квалифицированного подтверждения. Итак. Скрипочку под раритет итальянский кто вам готовил?

– Это не ко мне вопрос. Я кассиром работал.

– А к кому?

Заботкин помолчал.

– К Лерику.

– Это, случаем, не Жебран Якуб? Я слышал, он виртуозно Страдивари делает, недаром Кремонский институт закончил.

– Не ко мне.

– Ясненько. Тогда едем дальше. Где он теперь?

– Кто? – не понял Аркадий Семенович.

– Итальянец этот, Страдивари. Где он?

Заботкин открыл было от удивления рот, но Трусс его опередил:

– Только не говорите, что он помер, об этом я слышал и по сей день скорблю вместе с мировой музыкальной общественностью. Я спрашиваю о предмете его творения, о скрипке, которая до недавнего времени хранилась в доме вашего тестя, композитора Твеленева Антона Игоревича. Меня интересует местонахождение шедевра в настоящее время.

– Этого я не знаю, – мотнул головой Заботкин и, заметив на лице следователя недовольство, добавил: – Могу только предполагать.

– Предполагайте, – санкционировал следователь.

– У Тыны.

– Тыны? – переспросил Трусс. – Вы имеете в виду Модеста Юргеновича Тыно?

– Именно его.

– И каковы основания для подобного предположения?

– Основания самые незатейливое: его поместье обнесено двойным с колючей проволокой забором, за которым взвод автоматчиков следит, чтобы внутрь не пролетали мухи. Без армейского подразделения его не возьмешь.

– Так уж и «армейского»? – притворно не поверил Трусс.

– Именно так.

– А он, что, в свободное время музицирует…

– В жизни своей он, если и музицировал, то исключительно на милицейском свистке – грубо прервал его Заботкин, – и то в глубокой молодости. Это он под любовника дочери своей прогибается, под Федьку Колчева…

– А ваш Николай Семенович тут каким боком?

– Николай Семенович мой большой аферист, бизнесом увлекается. Лерик к нему в ноги за помощью, он выгоду для себя унюхал, накопал где-то нефтяного эмирата арабского и хочет впарить ему скрипку за нереальную сумму – тому все равно сколько, лишь бы подлинник: внук нотную грамоту постигать приступил. Ну вот, Николай Семенович мой, по давней привычке чужими руками загребать, и меня пристегнуть решил…

– Вы, Аркадий Семенович, телефончик его домашний случайно не вспомнили? Со мной, знаете, часто так бывает: чего-то забуду, хожу-хожу – никак не вспоминается и вдруг р-р-раз и всплыло. Нет? У вас не всплывает?

– Пишите. 8 10 33 130 480303. Только ему все с гуся – он ихний подданный, они не выдают.

– Ну, во-первых, очень даже выдают, не сомневайтесь, но он меня меньше всего волнует, пусть себе там с француженками кувыркается в свое удовольствие. – Трусс старательно занес продиктованные цифры в мобильный телефон. – Но только что же это он все у нас да у нас ворует, а у них все продает да продает? И налоги нам не платит – какой же это бизнес? Это все как-то по-другому называется. Вы уж, пожалуйста, пожурите его по-родственному, пусть он наше благосостояние не снижает, дорожку пусть к нам забудет, а не то ведь мы этому вашему Фаберже яйца-то поотрываем, он их и покрасить толком не успеет. Лады?

Трусс взглянул на Заботкина, придав своему лицу бесшабашно дружеское выражение, и остался доволен увиденным: перед ним темнели глаза, до краев наполненные ненавистью. Практика научила: смотрит по-доброму, улыбается – береги глотку, вцепится при первой возможности. А так – значит все спокойно: противник обезврежен, зубки подпилены, жало вырвано, можно расслабиться.

Он достал из пачки последнюю, наполовину выпотрошенную сигарету, щелкнул зажигалкой. Пламя, не встретив сопротивления, ринулось к фильтру, обожгло следователю нос.

– Тьфу, черт! Так ведь и сгореть недолго. Бросать курить надо, вот что, определенно надо, я пробовал много раз, да вот никак не удается, жизнь трудная, работа нервная, начальство вредное, говорят, сила воли нужна, а где ее взять, силу-то эту, если ее нету? А? Вы курили в молодости, Аркадий Семенович?

– Угу.

Предельная лапидарность ответа не оставляла сомнений: вступать в диалог со следователем по поводу вреда курения свидетель желанием не горит.

Трусс хмыкнул.