Скрюченный домишко. День поминовения

«Лоуренс… родной мой, моя любовь… как замечательно было вчера вечером, когда ты прочитал стихотворение.

Я знала, что оно предназначалось мне, хотя ты и не смотрел на меня. Аристид сказал: «Вы хорошо читаете стихи». Он не догадывался о том, что мы оба чувствуем. Родной мой, я уверена, скоро все устроится. И мы будем рады, что он так ничего и не узнал и умер счастливым. Он всегда был так добр ко мне. Я не хочу доставлять ему страданий, но мне кажется, что жизнь уже не в радость, когда тебе за восемьдесят. Я бы не хотела так долго жить. Скоро мы навсегда будем вместе. Как будет чудесно, когда я смогу сказать тебе: «Мой дорогой, любимый муж…» Родной мой, мы созданы друг для друга. Я тебя люблю, люблю, люблю… И нет конца нашей любви. Я…»

Там еще было много всего написано, но мне не хотелось читать дальше.

С мрачным чувством я спустился вниз и сунул пакет в руки Тавернеру:

– Возможно, что наш незнакомый друг именно это и искал.

Прочтя несколько абзацев, Тавернер присвистнул и стал листать остальные письма.

Затем он взглянул на меня с видом кота, которого только что накормили свежайшими сливками.

– Прекрасно, – сказал он вкрадчиво. – Теперь ясно, что миссис Бренда Леонидис собственными руками вырыла себе яму. Как и мистер Лоуренс Браун. Значит, это все-таки были они…

19

Мне кажется странным теперь, когда я оглядываюсь назад, как мгновенно и без остатка улетучились мои сочувствие и жалость к Бренде Леонидис после того, как я нашел ее письма к Лоуренсу Брауну. То ли было задето мое тщеславие, но я не мог примириться с этим открытием – с ее выспренней и слащавой страстью к Лоуренсу Брауну и с тем, что она сознательно лгала мне. Не знаю, я не психолог. И мне естественнее было думать, что сострадание мое окончательно убила только мысль о маленькой Жозефине, которой ради собственного спасения можно было проломить голову.

– Ловушку, по-моему, подстроил Браун, – сказал Тавернер. – Этим объясняется одно обстоятельство, которое сильно меня озадачило.

– Какое же?

– Вся затея какая-то глупая. Вот послушайте. Допустим, девочка завладела этими письмами, надо сказать, совершенно убийственными. И первое, что необходимо сделать, – любой ценой попытаться заполучить их обратно (если даже девочка станет о них говорить, но не сможет их показать, ее разговоры будут восприняты просто как детские фантазии). Но обратно заполучить их нельзя, поскольку их не найти. Остается одно – убрать с дороги ребенка. Совершив одно убийство, можно не церемониться и дальше. Известно, что девочка любит качаться на двери в заброшенном дворе. Казалось бы, чего лучше – подождать немного за дверью и оглушить ее, когда она войдет, кочергой или железным ломом, а на худой конец, и здоровым куском шланга. Благо все там под рукой. Для чего было затевать всю эту историю с мраморным львом, устанавливать его на двери, притом неизвестно, упадет он на девочку или пролетит мимо, а даже если и пристукнет ее, то не до конца (так и случилось в итоге)? Я хочу спросить, с какой целью все это делалось?

– И каков же ответ?

– Единственное, что мне сначала пришло в голову, – это чье-то намерение получить алиби. Иметь твердое алиби на то время, когда Жозефину стукнули по голове. Но это не убедительно, во-первых, потому, что все равно ни у кого, по-моему, нет алиби, а во-вторых, вряд ли можно было рассчитывать, что девочки не хватятся за ленчем и не пойдут ее искать – а тогда найдут этого мраморного льва и обнаружат ловушку. Весь этот modus operandi будет тогда нетрудно разгадать. Если бы, конечно, убийца убрал мраморный брусок до того, как девочку нашли, это всех бы поставило в тупик. Но так, как оно есть, концы с концами не сходятся.

Он развел руками.

– Ну, а какое объяснение вы предлагаете в данный момент?

– Особенности личности. В частности, идиосинкразия как отличительная особенность Лоуренса Брауна. Он не любит насилия – он не может себя заставить совершить физическое насилие. Он не мог бы стоять за дверью и шарахнуть ребенка по голове. Но он мог бы соорудить ловушку, уйти и не видеть, как она сработала.

– Понимаю, – сказал я, – тот же эзерин в бутылочке из-под инсулина.

– Вот именно.

– Вы думаете, он сделал это без ведома Бренды?