Скрюченный домишко

Роджер вразвалку, как большой добродушный медведь, подошел к Софии и с нежностью заграбастал обе ее руки:

– Девочка моя, мне ничего не нужно, ни единого пенса. Как только мое дело прояснится – или лопнет, что всего верней, – мы с Клеменси уедем в Вест-Индию и там будем вести простую жизнь. А если когда-нибудь я буду сильно нуждаться, я обращусь к главе семьи. – Он широко улыбнулся Софии. – А пока до этого не дошло, я не возьму ни одного пенса. Я ведь на самом деле очень неприхотлив. Не веришь, спроси у Клеменси.

Неожиданно разговор прервала Эдит де Хевиленд.

– Все это очень хорошо, – сказала она. – Но ты должен подумать, как это выглядит со стороны. Если ты обанкротишься, Роджер, и тут же потихоньку уедешь на другой конец света, не дав возможности Софии протянуть тебе руку помощи, представляешь, какие начнутся разговоры. Вряд ли это будет приятно Софии.

– Неужели мы еще должны прислушиваться к общественному мнению? – с презрением бросила Клеменси.

– Для вас это не обязательно, Клеменси, это мы все знаем, – резко отпарировала Эдит де Хевиленд. – Но София живет в этом мире. Она девушка умная, с добрым сердцем, и у меня нет сомнений, что Аристид поступил правильно, сделав ее хранительницей семейного наследства, хотя по английским понятиям может показаться странным, что он обошел двух родных сыновей при их жизни. Но все же нехорошо, если пойдет толк, что София проявила скупость – позволила Роджеру разориться и не предложила ему помощи.

Роджер подошел к тетке и крепко обнял ее:

– Тетя Эдит, вы прелесть… и весьма упорный боец, но вы не даете себе труда понять: мы с Клеменси знаем, чего хотим, и, чего не хотим, тоже знаем.

Клеменси с вызовом смотрела на них – на худых щеках вспыхнули яркие пятна.

– Никто из вас не понимает Роджера, – сказала она. – Никогда никто не понимал. И не поймет. Пойдем, Роджер.

Они вместе вышли из комнаты, когда мистер Гейтскил, откашлявшись, начал собирать свои бумаги. Лицо его выражало глубокое неодобрение разыгравшейся на его глазах сцены. Это было совершенно ясно.

Мой взгляд наконец добрался до Софии. Она стояла у камина, прямая, прелестная, задрав решительный подбородок, но глаза смотрели спокойно. Только что она стала обладательницей огромного состояния, а я, наблюдая за ней, думал лишь о том, в каком одиночестве она вдруг оказалась. Между нею и ее семьей выросла преграда. Отныне ее не преодолеть. Я чувствовал, что София это знает и, как всегда, не уходит от реальности. Старый Леонидис взвалил тяжкое бремя на ее плечи – сам он это сознавал, и ясно, что это понимает София. Он верил, что у нее достанет крепости в плечах, чтобы вынести ношу, но сейчас мне было ее невыносимо жаль.

Она до сих пор не произнесла ни слова – впрочем, пока у нее не было для этого возможности. Однако скоро ей все равно придется что-то сказать. Уже сейчас я ощущал скрытую враждебность к Софии, которая всегда пользовалась любовью всей семьи. Даже в сценке, так изящно разыгранной Магдой, я уловил легкую недоброжелательность. А сколько еще подводных течений, которые пока не успели выйти на поверхность.

В очередной раз прочистив глотку, мистер Гейтскил произнес четкую, хорошо взвешенную речь.

– Позвольте мне поздравить вас, София, – сказал он. – Вы теперь очень богатая женщина, но я не советовал бы вам делать… кх, кх… никаких опрометчивых шагов. Я могу дать вам столько наличных, сколько требуется для текущих расходов. Если вы захотите обсудить свои дальнейшие планы, я буду рад сделать все от меня зависящее и дать вам компетентный совет. Договоритесь со мной о свидании в Линкольнз Инн,[10] после того как на досуге все обдумаете.

– А Роджер? – не преминула напомнить Эдит де Хевиленд.

Мистер Гейтскил тут же перебил ее:

– Роджер пусть сам позаботится о себе. Он взрослый человек, кх… кх… ему пятьдесят четыре, если я не ошибаюсь, и Аристид Леонидис был совершенно прав. Роджер не бизнесмен и никогда им не будет. – Он посмотрел на Софию. – Даже если вы снова поставите на ноги фирму ресторанных услуг, не тешьте себя надеждой, что Роджер будет успешно ею руководить.

– Мне бы и в голову не пришло снова поставить на ноги фирму, – сказала София.

Это была первая фраза, которую она произнесла. Тон был деловой и решительный.

– Это была бы большая глупость, – добавила она.

Гейтскил бросил на нее взгляд из-под бровей и чуть заметно улыбнулся. Затем он попрощался со всеми и вышел из комнаты.

Некоторое время все молчали, не сразу осознав, что они остались одни в семейном кругу.

Филип сказал сухо:

– Я должен вернуться в библиотеку. Я и так потерял массу времени.

– Папа. – Голос Софии прозвучал неуверенно, почти умоляюще.

Филип обернулся.

Я почувствовал, как она вздрогнула и отшатнулась, когда на ней остановился холодный, враждебный взгляд отца.

– Ты уж прости меня за то, что я тебя не поздравил, – сказал он. – Но это был для меня своего рода удар. Никогда бы не поверил, что мой отец мог так меня унизить – мог пренебречь моей бесконечной преданностью ему… да, именно преданностью.

Впервые живой человек прорвался через толстую оболочку ледяной сдержанности.