Скрижали судьбы

— Ну, — сказал он, пока мать сгребала угли на остатки торфа, чтобы ночью те прогорели и наутро превратились в прекрасные икринки из красных искорок, когда она снова будет ворошить золу. — Мы тут на пути домой повстречали мистера Файна. Нам показалось даже, будто он сюда заходил.

Мать распрямилась и застыла у очага с совком для углей в руках. Она стояла так тихо и неподвижно, как будто бы позировала художнику.

— Он сюда не заходил, — сказала она.

— Нам просто показалось, что мы тебя в дверях видели и он шляпу приподнял — ну, кому-то похожему на тебя.

Мать глядела на огонь. Она сгребла угли только наполовину, но было видно, что доделывать она ничего не собирается. Она разразилась странным, тянущим плачем, который, казалось, выходил откуда-то изнутри, просачивался сквозь нее, как жуткая капель. Я была так потрясена, что у меня во всем теле как-то неприятно закололо.

— Ну, я не знаю, — жалко пролепетал он, — быть может, мы дверью ошиблись.

— Ты прекрасно знаешь, что не ошиблись, — ответила мать, на этот раз совсем по-другому. — Ты прекрасно знаешь — ох, ох, — заговорила она, — что я никогда не разрешала тебе увозить меня из дома в эту холодную жестокую страну, в этот вонючий дождь, к этим вонючим людям!

Отец побелел, будто картофелина в крутом кипятке. Мать сейчас сказала слов больше, чем за весь год. Это было целое письмо, целая газета ее мыслей. Думаю, для отца услышать такое было то же, что прочесть статью об очередной трагедии. Хуже, чем новости про мальчиков-бунтовщиков, хуже сгоревших девочек.

— Сисси, — произнес он так мягко, что вышло почти беззвучно. Но я его услышала. — Сисси.

— Дешевый шарф, каким и индус торговать постыдится, — сказала она.

— Что?

— И не вини меня! — она почти кричала. — Не вини меня! У меня ничего нет!

Отец вскочил, потому что мать нечаянно попала себе совком по ноге.

— Сисси! — вскрикнул он.

Она себя оцарапала, и на ноге поблескивали несколько темных капель крови.

— Господи, о господи, — сказала она.

* * *

На следующий вечер отец отправился к мистеру Файну, в его бакалейную лавку. Когда он вернулся, вид у него был изможденный, а лицо бледное. Я расстроилась еще раньше, потому что мать, видимо, что-то заподозрив, ушла куда-то на ночь глядя, и я не знала куда. Вот она грохотала чем-то на кухне, и вдруг — раз — и ушла.

— Ушла? — переспросил отец. — Ох, ох… Там такой холод, она хоть пальто надела?

— Надела, — ответила я. — Пойдем ее поищем?

— Да-да, непременно пойдем, — сказал отец, но не двинулся с места. Седло мотоцикла было как раз рядом с ним, но он не положил на него руку. Так и стоял, не шевельнувшись.

— Что сказал мистер Файн? — спросила я. — Зачем ты ходил к нему?

— Мистер Файн, он человек хороший. Он очень разволновался, долго извинялся. Она ему сказала, что у нас такой уговор. Что я обо всем знаю. Как же она могла такое сказать? Как могла засунуть себе такие слова в рот и сказать их?

— Папочка, я ничего не понимаю.

— Потому-то у нас дома нечего есть, — сказал отец. — Она заняла денег у мистера Файна, чтобы купить кое-что, и теперь каждую неделю он, конечно, приходит за деньгами и, конечно, она отдает ему большую часть того, что я заработал. Все эти крысы, темные подворотни, все то время, пока Боб рылся во всяких отбросах, все те дни, что нам пришлось выносить этот ужасный голод, все это ради… часов.

— Часов?

— Часов.

— Но дома нет новых часов, — сказала я. — Ведь правда же, пап?

— Не знаю. Так мне сказал мистер Файн. Часы-то не он ей продал. Он торгует только морковкой и капустой. Но она ему однажды показывала часы, когда нас с тобой не было дома. Очень красивые часы, он говорит. Сделаны в Нью-Йорке. С торонтским боем.

— Что это такое? — спросила я.

Едва я спросила это, как у отца за спиной открылась дверь и вошла мать. В руках она держала квадратный фарфоровый предмет с элегантным циферблатом, вокруг которого кто-то — несомненно, в Нью-Йорке — нарисовал маленькие цветочки.

— Я их не завожу, — произнесла она тихонько, отважным детским голоском, — потому что боюсь.

Отец встал со стула.

— Где ты купила их, Сисси? Где ты такое купила?

— В «Грэйс оф зе Уир».

— У «Грэйс оф зе Уир»? — с изумлением переспросил он. — Я в этом магазине и не был ни разу. Я бы и зайти туда побоялся, чтобы с меня за вход плату не содрали.

Мать не двигалась с места, съежившись от горя.

— Это «Ансония»,[15] — сказала она. — Их сделали в Нью-Йорке.

— Давай вернем их в магазин, а, Сисси? — попросил отец. — Отнесем их в «Грейс» и тогда решим, что делать. Мы не можем и дальше платить Файну. Тебе за них, конечно, не дадут, сколько ты заплатила, но, может, дадут хотя бы что-то — тогда бы мы могли вернуть долг мистеру Файну. Уж я бы с ним как-нибудь договорился.

— А я ни разу не слышала, как они тикают и звенят, — сказала мать.

— Ну так поверни ключ, пусть потикают. А потом и час прозвонят.

— Не могу, — сказала мать. — Тогда они их найдут. Услышат звук — и найдут.

— Кто найдет, Сисси? Мы найдем? Да мы уже, по-моему, нашли все, что можно.

— Нет-нет, — сказала мать, — крысы. Крысы их найдут.