Скромное обаяние художника Яичкина (Божий одуванчик - 2)

- Я сейчас, - кивнул Василий Геннадьевич, нырнул вглубь своего гаража, в одно мгновение подхватил увесистую дверцу одного из обрушившихся шкафчиков и, не торопясь, направился к бабуле.

- Зямочка? - опешила бабуля, терзая несчастного Перевалова, уже прощавшегося с жизнью.

- Да, Машка, - по-змеиному улыбнулся большой человек из Химок и обрушил дверцу на голову бабуле. Я взвыла от отчаяния, не в силах двинуться с места. Бабуля некоторое время стояла, покачиваясь, словно силилась уловить какую-то сложную мелодию, а потом мешком осела на пол, придавив обалдевшего Перевалова.

- А-а-а-а-а-а-а! - завопили мы с Катериной, заметались по гаражу и ринулись к выходу.

В принципе, если не считать того факта, что от страха мы бросили бабулю в Зямочкином гараже на произвол судьбы, мы с Катериной держались молодцами. Пока амбалы соображали, что произошло, мы даже успели выбежать на улицу. Мы даже успели проскакать пару десятков метров. Мы даже успели увидеть, что мужички, копавшиеся в «Москвиче» были просто мужичками, копавшимися в «Москвиче», а не шикарно замаскированными Зямочкиными ребятами.

Потом Катерина споткнулась об очень удачно оказавшуюся под ногами глыбу льда и полетела прямиком в сугроб. Краем глаза я еще успела увидеть, как на нее накинулись двое крепких парней, а после кто-то негодяйский прижал к моему лицу что-то влажное, я задохнулась чем-то душным, подрыгала слабеющими ногами и рывком провалилась в спасительную черноту.

На этом для меня и закончились наши великолепные переговоры. Дебет с кредитом мы сводили уже на следующий день.

Приложение № 18. О чем я подумала перед тем, как упасть без чувств

ДОПРЫГАЛИСЬ

Глава девятнадцатая, в которой мы устраиваем чемпионат по спортивному ориентированию и проваливаем очередные переговоры

- То есть, свет они нам включать не собираются, - зачем-то уточнила Катерина.

- У Зямочки на этот счет есть своя теория, - сокрушенно вздохнула бабуля, - если пленника оставить в темноте на некоторое время, он теряет чувство пространства и времени. А это - самое страшное для того, кто стремится к цели. Потеря чувства времени и пространства ведет к апатии. Апатия ведет к тому, что тебе становится наплевать на результат, и с тобой гораздо проще договориться. Ты выбалтываешь все свои секреты, тебе уже не важно, победишь - или нет. Темнота лишает тебя воли.

- Ужас, - голос Катерины дрожал, - отродясь не было у меня никакой воли.

- Держи это при себе, - по бабулиному голосу сложно было сказать, пала она духом или нет, - главное - не раскрывать врагам свои сильные места.

Дальше мы погрузились в звенящую тишину. В темноте тишина была душной и тесной, хотелось выть и вырываться, бежать, орать - делать все, что угодно, но не слушать эту тишину. Это было невыносимо.

- Где мы? - спросила я, нашаривая бабулину руку, - у тебя сильно болит голова?

- Голова у меня болит не сильнее, чем у любой старой дуры, доверившейся бывшему товарищу по партии, схлопотавшей за это по кумполу, - раздался из темноты недовольный бабулин голос. - А вот где мы находимся - понятия не имею.

Мы еще немного помолчали, а вот потом началось что-то невообразимое: коварный Зямочкин план по лишению нас воли и мужества начал действовать. Сначала мы просто сидели и пытались понять, как же так причудливо сложились звезды, что мы угодили в такую темнотищу. Будущее представлялось нам неясным. И тут я очень кстати подумала, что вполне прилично держусь, и почти совсем не страшно, а моя хваленая клаустрофобия не дает о себе знать. И началось. Пухлая тишина и темнота начали давить на меня стопудовой тяжестью, звон в ушах медленно нарастал, а воздуха становилось все меньше. Пораженная внезапным открытием, что у меня такие маленькие легкие, я забарахталась, в слепую полезла к бабуле, подвывая:

- Они откачивают отсюда воздух, бабуля, я поняла, они откачивают весь воздух, я совершенно не могу дышать!

- Детка! - гаркнула бабуля, пытаясь ухватить меня покрепче.

- Марья Степановна! - подвывала из своего угла Катерина и хватала меня за голову.

Наши вопли метались в вязкой, гулкой темноте, мы барахтались, начисто позабыв, где верх, где низ, извивались и вопили.

- Я задыхаюсь! - визжала я.

- Ты задыхаешься? - пугалась до полусмерти Катерина, в жизни не слыхавшая о клаустрофобии, скрутившей меня по рукам и ногам, - а я, я задыхаюсь?

- Не знаю! - билась я, силясь ухватиться за кого-нибудь, - наверное, задыхаешься!

- Девочки, прекратить истерику! - рявкнула бабуля и влепила мне звенящую пощечину. Вторая, судя по звуку и подругиным восклицаниям, досталась Катерине.

- Заткнуться, - скомандовала бабуля, - дышать носом, глубоко, одной рукой держаться за меня, второй - за стену. Я сказала - за стену, а не за мой нос, Галка, приди в себя!

- Ба-бабуля, - проныла я, - я зады…

- Я сказала заткнуться, - отрезала бабуля, - слушать меня, сейчас я буде петь.

- Ехал по-езд но-о-омер во-о-осемь