Скромный герой

Ригоберто бесшумно поднялся и босиком, в потемках касаясь стен, направился в свой кабинет, маленькое прибежище цивилизации. Включил лампочку над креслом — как делал всегда, когда читал или слушал музыку. Барранкинская ночь молчала, как верная сообщница. Только с океана доносился чуть слышный рокот. Для Ригоберто не составило труда отыскать нужную книгу на полке с романами: вот она, на месте. Так, теперь двадцать четвертая глава[26]: он отметил ее крестиком и двумя восклицательными знаками. Кратер вулкана, средоточие жизненной силы, переменяющее природу всего романа, вводящее сверхъестественное измерение в реалистичный мир. То было первое появление дьявола, его разговор с молодым композитором Адрианом Леверкюном в Палестрине, его итальянском пристанище, и предложение пресловутого договора. Едва приступив к чтению, Ригоберто оказался захвачен тонкостью повествовательной стратегии. Дьявол является к Адриану под видом мелкого заурядного человечка, поначалу единственная необычная черта — это исходящий от него холод, от которого у молодого музыканта бегут мурашки по телу. Нужно будет поинтересоваться у Фончито, проявить как будто дурацкое любопытство: «А тебе не становится холодно, когда появляется этот тип?» И вот еще что: перед встречей, которая изменит всю его жизнь, Адриан страдает от мигреней и тошноты. «Скажи-ка, Фончито, у тебя, случайно, не бывает головных болей, расстройства желудка или каких-нибудь других недомоганий перед визитами этого субъекта?»

По словам сына, Эдильберто Торрес — тоже обыкновенный заурядный человечек. Ригоберто по-настоящему испугался, прочитав описание саркастического хохота, внезапно раздававшегося в сумраке горного итальянского домишки, где и происходил прельстительный судьбоносный разговор. Но почему же его подсознание связало все эти строки с Фончито и Эдильберто Торресом? Полная бессмыслица. Дьявол в романе Томаса Манна говорит о сифилисе и музыке — двух проявлениях его злодейской власти над жизнью, но Фончито никогда не слышал от Эдильберто Торреса ни слова про болезни или про классическую музыку. Ригоберто поневоле задался вопросом: неужели СПИД, столь же разрушительный в наши дни, как прежде сифилис, является знаком преобладания адского начала в современной жизни? Воображать подобное было нелепо, и все-таки он, Ригоберто, неверующий, агностик со стажем, во время чтения чувствовал, что этот книжно-музыкальный полумрак вокруг него и сумерки на улице в эти самые мгновения подпитываются жестоким, могучим, злокозненным духом. «Фончито, ты не замечал, что смех у Эдильберто Торреса какой-то нечеловеческий? Я имею в виду, что он как будто исходит не из глотки обыкновенного человека, а больше напоминает завывания безумца, карканье ворона, свист змеи?» Мальчишка, разумеется, рассмеется в ответ и подумает, что его отец сошел с ума. Ригоберто снова погрузился в тревожные мысли. В считаные секунды его пессимизм затушевал те яркие моменты счастья, которые ему удалось разделить с Лукрецией, и все наслаждение, полученное от новой встречи с главой из «Доктора Фаустуса». Он погасил свет и, шаркая, вернулся в спальню. Так дальше продолжаться не могло, он должен хитро и осторожно выспросить Фончито, выведать, сколько правды в его рассказах, раз и навсегда прекратить эту абсурдную фантасмагорию, замешанную на лихорадочной фантазии его сына. Боже мой, дьяволу сейчас ну никак не время вновь подавать признаки жизни и снова являться людям.

V

Объявление, которое Фелисито Янаке за собственный счет опубликовал в газете «Эль Тьемпо», за одну ночь прославило его на всю Пьюру. Прохожие останавливали его на улице, чтобы поздравить, выразить солидарность, попросить автограф, но чаще всего — предостеречь: «Вы совершили безрассудный поступок, дон Фелисито. Че гуа! Теперь ваша жизнь и в самом деле под угрозой».

Однако ничто не могло ни запугать коммерсанта, ни заставить его важничать. Больше всего он поразился перемене, которое его маленькое объявление в центральной городской газете произвело на сержанта Литуму и в особенности на капитана Сильву. Этот пошляк, использовавший любой предлог, чтобы слюняво порассуждать о задницах пьюраночек, никогда не был ему симпатичен; Фелисито предполагал, что антипатия эта взаимна. Но теперь спесивости в комиссаре поубавилось. В первый же вечер после публикации объявления двое полицейских, вежливые и льстивые, заявились к нему в дом. Они пришли, чтобы выразить свою обеспокоенность происходящим, сеньор Янаке. Даже когда пожар, устроенный бандитами с паучком, уничтожил бо́льшую часть конторы «Транспортес Нариуала», они не проявляли такого внимания. Что же такое случилось теперь с этими фараонами? Казалось, они по-настоящему сочувствуют его положению и им не терпится бросить вызов шантажистам.

Наконец капитан Сильва достал из кармана вырезку из «Эль Тьемпо».

— Вы сошли с ума, отдав такое в газету, дон Фелисито, — сказал он полушутя-полусерьезно. — Вы не подумали, что за эту выходку можете получить кинжал под ребро или пулю в затылок?