Скрут

Она лежала, бессмысленно следя за тенью от палочки, воткнутой в песок; потом на солнце наползла туча, и тень пропала. Илаза пошла к ручью и искупалась в ледяной воде. Менестрель, наверное, уже умер.

Ей и раньше время от времени казалось, что она слышит дребезжащий голос и бренчание лютни. Теперь наваждение оказалось столь правдоподобным, что она стиснула зубы и позволила себе десяток шагов в том самом направлении. К месту, где менестрель попался.

Лютня звучала. Расстроено и глухо; Илаза знала толк в музыке, Йото с его нынешним репертуаром не допустили бы ни на один приличный прием.

Шаг за шагом, будто влекомая на веревке, Илаза подходила все ближе и ближе. Ей было страшно – но не идти она не могла; скоро к лютне присоединился и голос – тоже глухой, сдавленный и одновременно надтреснутый:

– Твои власы, подобно водопаду,
Спадают на атласовую спину,
И два холма – два спереди, два сзади
Их струи принимают на себя…

Певец закашлялся. Лютня в последний бренькнула и замолчала; Илаза слышала, как Йото умоляюще бормочет:

– Тут слова-то… забыл я слова, сейчас забыл… Помнил. Забыл… сейчас вспомню…

Что-то сказал другой голос, от которого у Илазы по спине забегали мурашки.

– Н-нет, – вскинулся Йото. – Не имеется в виду, что она горбатая… имеются в виду прекрасные ягодицы, которые также выступают, подобно холмам, но с другой стороны и ниже!

Илаза сдержала истерический смех. Игар – тот бы не утерпел. По земле бы катался от нервного хохота…

Она осмелилась подойти еще ближе. Разросшиеся кусты скрывали ее от Йото; она же увидела наконец менестреля, сидящего на дороге. Весь облепленный паутиной, он похож был теперь на выловленного в подполе мышонка – несмотря даже на то, что грязный берет снова был залихватски сдвинут на ухо:

– Сейчас… – бормотал он, пытаясь подстроить свой безнадежно испорченный инструмент. – Новая песня, еще только до половины сочиненная… Но никто не слыхал еще… господин… вы первый…

А вдруг он его не убьет, подумала Илаза. Попугает, послушает песенки… Как свидетель Йото ничего не стоит – никто не поверит его россказням про ужасного паука в лесу… Собственно, он и свидетелей не боится. Отряд Карена – полным-полно свидетелей, и кто-то, кажется, даже успел ускакать…

Или не успел.

Илаза прислонилась к стволу. Йото завел новую песню – вполне милозвучную, если не считать ломающийся от страха голос и треснувшую лютню; постепенно вдохновение преобразило менестреля настолько, что и песня, и лицо его оказались вдруг вполне благородными и даже красивыми:

– Солнцегрудая дева,
Луннолицая дева,
Я приду на закате,
Я уйду на рассвете,
Виноградные листья,
Разогретые камни,
Душный запах магнолий,
Лунный свет на балконе…

Илаза повернулась и тихо, чтобы не помешать, пошла прочь. Надежда становилась все крепче: он не убьет менестреля. Пощадит. Пощадит…

…Крик Йото остановил ее в нескольких сотнях шагов. Менестрель крикнул еще раз – и затих.

Она постояла, кусая губы, машинально вытирая о платье мокрые ладони; потом повернулась и пошла обратно – хоть с каждым шагом все сильнее было желание бежать отсюда прочь.

Йото не было на прежнем месте. Он снова висел, спеленутый серыми покрывалами, а лютня снова валялась на земле – две струны были оборваны и закручивались красивыми спиралями.

– Нет… – просипел Йото еле слышно. – Так не надо…

– Я и не собираюсь – так. Так – это для очень плохих людей… Для солдат-наемников, которые согласны убивать за деньги. Когда они парализованы, разлагающий яд действует медленно… Кровь становится уже не кровью, а совсем другой жидкостью. А тело…

– Не надо, – Йото был бледен. В наступающих сумерках его прежде красное лицо выделялось, будто измазанное известью. – Не… надо…

– С тобой я этого не сделаю. Не бойся.

– Спа… асибо…

– Я лишу тебя сознания. Ты и не поймешь, что умираешь.

– Не-е…

– Закрой глаза. Это будет легко и приятно.

– Не-е-е…

– Закрой. Не бойся. Ну?..

Илаза кинулась бежать.

Она спотыкалась и падала. Она вконец изорвала подол; она в кровь расцарапала лицо и руки, а добравшись до ручья, упала ничком и зашлась, захлебнулась сухими рыданиями. Сухими, потому что слез почему-то не было. Не шли.

Его появление было болезненным, как удар.

– Все? – спросила она, не поднимаясь.

– Все, – удовлетворенно отозвалась темнота над ее головой.

– Изувер, – сказала она, удивляясь собственным словам. – Изувер, мучитель… Зверь до такого не додумается. Ты не зверь.

Темнота хохотнула:

– Нет, конечно.

– Палач… никакой палач до такого не додумается. И не человек тоже.

– Нет.

– Чудовище… Чудовище! Тебе не должно быть! На земле нет законов, чтобы ты был! Я хочу, чтобы тебя не было! Я хочу!!

– Ты думаешь, я не хочу?..

Илаза замолчала. Не время задумываться об этих его сумрачных словах.