Скрут

…И уже не верится, что он был. Что чудовище убивало на ее глазах, что чудовище подходило совсем близко, касалось ее собственной кожи… Вернувшись к людям, она в первую очередь потребует баню и два больших зеркала. И посмотрит, не осталось ли отметины на спине. И если что – велит прижечь каленым железом…

Нет, правда?!

Она засмеялась. Упала лицом в ручей и долго, с наслаждением пила; волосы плыли по течению, как черные водоросли. Сон. Наваждение. Сон…

– Где ты? – спросила она, вскинув голову. – Где ты, чучело, а? Где ты, а хочу знать! Ну-ка, появись!..

Ответить было некому.

Всю ночь она пробродила по лесу, как помешанная или как русалка. Запрокидывала лицо, окликала темноту над головой – и накричалась до того, что лишилась голоса. Впервые за много суток ночь была пуста; Илаза отважилась даже заглянуть в огромное, на полствола трухлявое дупло – но в дупле жил сыч. Она рассмеялась и пошла дальше; ей казалось, что вот-вот среди расступившихся деревьев найдется огромный уродливый труп. Тогда она без страха отрежет… клок волос или что там можно будет отрезать… и принесет матери, как трофей…

Под утро сгустился туман. Она стояла, разинув рот, и смотрела, как сизые, плотные струи, похожие на вспушенные кошачьи хвосты, заливают дно оврага, клубятся среди деревьев, как проснувшийся ветер силится их расшевелить – и не может. Илаза и сама уже стояла по пояс в тумане, и бедное, воспаленное, измученное бессонницей сознание подсунуло ей картину: она новобрачная… В белом платье с длинным, невыносимо длинным шлейфом, который тянется по дну оврага, обвивает стволы, застилает собой всю землю.

Она отыщет его труп позже. Когда взойдет солнце; она не уйдет отсюда, пока…

– Тебе не холодно?

Илаза все еще была в своем видении. Она не хотела возвращаться и, конечно, она ослышалась. Здесь ее некому окликать. Здесь больше никто не заговорить с ней из ветвей…

– Что ты так смотришь?

Небо сейчас обрушится, как потолок. Ветви деревьев лягут ей на плечи, вдавят в землю, будто червяка…

…Почему она поверила?! Почему обманула себя? Зачем?!

– Ты плачешь?

Она совершила усилие. Ох, как больно; по праздникам кузнецы на ярмарках соревнуются в силе, гнут стальные прутья и кидают тяжелые камни, так, что глаза вылезают из орбит. А взять себя в руки труднее, ой, труднее, чем сломать подкову…

Она улыбнулась – заболело лицо:

– Я… Туман. Красиво… А как…

Она чуть не спросила, как он себя чувствует.

– Ты не обиделась, что я так невежливо оборвал наш разговор? Тот, что ты завела о пауках, а?

Он все понял.

У нее отнялись ноги. Как во сне, когда хочется бежать, а туман путается, захлестывает колени… жгутом…

Держать улыбку! Во что бы то ни стало держать улыбку. Не показывать слабости, не выдавать страха, он ничем не докажет, единственное доказательство ее вины – ее паника…

– Нет, – кажется, голос ее звучал достаточно ровно и мило. – Вряд ли… в наших с вами отношениях уместен какой-либо этикет…

Прямо перед глазами у нее вдруг оказались его обширные, отвратительные очертания. Будто бы раньше он стеснялся либо щадил ее – а теперь не стесняется и не щадит. Хорошо хоть, что солнце не взошло еще…

– Ну почему же, – голос, кажется, раздумывал. – Этикет бывает полезен во всем… В конце концов, этикет можем установить мы сами. В широком смысле этикет; с правилами поведения и… наказаниями за неисполнение таковых. А?

Становилось все светлее; ей казалось, что она различает ее голову. Что по обе стороны этого муторного сооружения подрагивают два изогнутых отростка, в миниатюре повторяющих конечности. Что между ними…

Не зажмуриваться! Ее слабость – признание ее вины. Возможно, он умрет еще… возможно, его смерть отсрочена, надо только выиграть время…

Она смотрела прямо перед собой, усилием воли заставив очертания расплываться перед глазами. Каждая веточка двоилась; на месте собеседника маячило бесформенное серое сооружение. Случайно, мельком, скользнула удивленная мысль: облекать свои мысли в такие слова пристало разве что церемониймейстеру. И еще учителю хороших манер… Какое нелепое сочетание – законодатель этикета сидит в темных кронах, и…

Это что у него? Что это?!

Она не выдержала. Провела кулаком по лицу – едва не выдавив собственные глаза из глазниц. Замигала, будто вытряхивая соринку:

– Сейчас… я…

Над головой у нее скрипнул смешок:

– Да-да. Я подожду. Теперь я очень долго буду твоим собеседником. Тебе надоест.

Илаза сломалась.

Ноги ее подкосились; она рухнула сперва на колени, а потом ничком на траву, закрывая руками голову, будто желая ввинтиться в землю, как дождевой червь. Роса промочила ей ресницы, восполнив недостаток слез, которые снова почему-то не желали идти. Тошнотворный страх, охвативший ее, не был больше страхом жертвы; так боятся преступники, которых ведут на эшафот. Те самые, которые осознали уже свою вину…

– Вставай.

Она плотнее вжалась в траву.

Присутствие. Близкое-близкое; треск платья на спине. Она хотела молить о пощаде – но горло не повиновалось, сведенное судорогой.

Укус слепня. Резкая сильная боль.