Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Большое впечатление на меня произвела еще другая встреча, организованная в глубокой тайне, – встреча с Яковом Васильевичем Стефановичем. Я получила предупреждение, что в определенный день и час Яков появится в проулке перед моим окном. Я любила его, еще когда он был юношей, преданным народному делу. Но его чигиринская авантюра ослабила мое восхищение. Мне совсем не нравилась мысль поднять народ на восстание поддельным манифестом от имени царя. Мне пришлось защищать Якова от нападок товарищей, которые даже сомневались в его честности и приписывали его поступок тщеславию и отсутствию такта. Прошло четыре года с тех пор, как я видела его, и за это время почти ничего о нем не слышала. Когда же Стефанович был арестован в связи с делом «Черного передела»,[43] я начала с ним переписываться при помощи Осинского, у которого были друзья в правительстве и в киевских тюрьмах.

Я получила от Якова письмо, где он рассказывал об обстоятельствах, которые привели его к идее сочинить поддельный манифест. Среди крестьян в Чигиринском уезде начались волнения. Они требовали нового перераспределения земельных наделов, которые отличались чрезвычайной неравноценностью, что вызывало сильное возмущение. Крестьяне по-прежнему питали большую веру в царя, и кому-то пришло в голову, что можно использовать их растущее недовольство, используя имя самого Александра II.

В манифесте говорилось, что царь стоит на стороне крестьян и одобряет передел земли, но не может ничего поделать и его наследник тоже не сумеет исправить положение. Поэтому он призывает крестьян самих подняться на борьбу за правду и справедливость. Манифест был напечатан золотыми буквами на большом листе лощеной бумаги. Тысячи крестьян, готовясь к восстанию, стали запасаться саблями и копьями. Это массовое движение вскоре привлекло внимание властей, и после расследования Стефанович и два его помощника, Дейч и Бохановский, были арестованы. Вся операция проводилась в величайшей тайне, практически без соучастников. Стефанович скрыл свои планы даже от таких близких друзей, как Маша Коленкина и Вера Засулич, которые были этим сильно недовольны.

По словам Стефановича, он ожидал, что чигиринские крестьяне, оказавшиеся с ним в одной тюрьме, будут крайне озлоблены на того, кто ввел их в заблуждение. Но к его изумлению и радости, они встретили его как друга и вождя и попытались утешить. Сейчас я тоже знаю, что крестьяне, в связи с этим делом высланные в отдаленные места Сибири, считали Стефановича отличным человеком и с нетерпением ждали новой встречи с ним – так высоко они ценили любые усилия по защите их коллективных интересов, какие бы средства при этом ни использовались.

Однако образованные классы придерживались совершенно иного мнения и решительно заклеймили этот подлог. Якова стали считать чужаком и подумывали об его изгнании из партии. Не знаю, правильно ли поступила в данном случае, но я встала на его защиту и написала ему, чтобы он не терял мужества, так как знала, что он действовал в соответствии со своей совестью и разумом. Лично я, однако, не одобряла его метод и сама никогда не стала бы к нему прибегать.

Несмотря на всеобщее осуждение, Стефанович заслужил репутацию смельчака, способного на разумное руководство и обладающего большим авторитетом в массах. Особенно высокого мнения о нем придерживались киевляне, и, поскольку ожидалось, что его казнят, были предприняты все возможные меры для его освобождения. Организатор Осинский и Фроленко – несравненный исполнитель приказов – однажды ночью сумели выкрасть его с двумя товарищами из тюрьмы, хотя сделать это было чрезвычайно трудно и на такой шаг пошли лишь потому, что Яков отказывался бросать друзей. Этот побег, прославивший имя Фроленко, был с восторгом встречен всей либеральной Россией и поднял престиж Стефановича среди революционеров.

В тот момент Яков, благодаря этому успеху и признанию своих больших способностей, чересчур возомнил о себе. От природы он был простым, честным, сдержанным человеком. Однако при нем осталось лишь последнее из этих качеств – мало-помалу он растерял свои лучшие свойства.

Встретив его в Сибири много лет спустя, я ощутила в нем именно эти перемены, тем более что все окружающие, как и в Петербурге после Чигиринского дела, питали к нему неприязнь и осуждали его за неискренность по отношению к «Народной воле», в которую он вступил с целью противодействовать ее террористическим планам, так так по-прежнему придерживался старых пропагандистских методов.

Видя, что его взгляды возбуждают неприязнь и недоверие товарищей, Яков, будучи тщеславным человеком, начал не только искоса глядеть на других, но и испытывать к ним враждебные чувства. Пытаясь оправдаться в собственных глазах, он обвинял всех остальных, и это несправедливое отношение ясно просматривается в его воспоминаниях о Каре,[44] где он говорит, что у него не было друзей и он поддерживал отношения только с Дейчем, его альтер-эго в Чигиринском деле.