Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920

Десятилетие, прошедшее между революциями 1905-го и 1917 гг., не было благоприятным для развития и обучения революционных работников. На этом фоне великая фигура Керенского выделялась особенно ярко. То, что он оказался один на поле боя, лишь прибавляло ему энергии, а его ораторское искусство по-прежнему привлекало всеобщее внимание. Неудивительно, что в марте 1917 г. за ним пошли и армия, и рабочие. Он не домогался власти, она сама пришла к нему. Он настойчиво отказывался от роли диктатора. Нашелся бы хоть один человек, способный вынести столько же откровенной клеветы, как Керенский? Не было такой низости, на которую не пошли завистники и амбициозные люди, пытаясь погубить его репутацию. Он испил свою чашу страданий до дна, но не произнес ни одного слова жалобы. Он не мог ответить подлостью на подлость. Высокие стандарты самоуважения никогда не позволяли ему оскорблять других. Если его действия не всегда были последовательными и четкими, то виной тому были общие недостатки всей русской интеллигенции. Она не понимала отношения масс к достигнутой победе. В значительной степени Керенский принимал собственную лояльность за коллективный разум и совесть. Будучи ярко выраженным идеалистом, он не мог понять предательства так называемых коммунистов, с одной стороны, и наивного доверия их сторонников, с другой стороны.

Как бы упростилась его задача, если бы он последовал примеру вождей французской революции и обратился к политике массовых репрессий! Однако история навсегда запомнит, что Временное правительство вело колоссальное Российское государство сквозь бури переходного периода от старого к новому режиму неизведанными доселе методами, обходясь без малейшего кровопролития. Невозможно сказать, сколько времени продержался бы такой мягкий и миролюбивый строй, так как в массах развивалось нетерпение, недоверие и стремление к мести. Но мы знаем, что в течение этого периода воля одного человека сдерживала насилие, несмотря на неистовые призывы к жестокости, раздававшиеся даже среди интеллигентных людей.

Керенскому не за что себя винить. Он не добивался власти. За его спиной не стояли полчища преторианцев. Он ни разу не сделал ничего против своей совести. А сейчас, принося в жертву человеческие жизни, одурманенная страна пытается вернуть себе политические свободы, мирно предоставленные ей Временным правительством. Вопрос раздела земли по-прежнему остается актуальным, хотя Временное правительство выработало основные принципы его разрешения. Решить проблему автономии национальных образований также невозможно без возрождения того плана, который был принят Временным правительством.[72]

Я могу говорить о Керенском с такой уверенностью благодаря близкому знакомству с ним в решающие моменты его жизни. Со времени моего возвращения в Петроград из Сибири в начале апреля 1917 г. вплоть до сегодняшнего дня, в течение всех этих лет отчаянных испытаний, я поддерживала с ним тесные отношения. Побывав на вершинах власти, он пережил полное поражение, блестящие успехи сменились катастрофическим провалом, после доверия и преданности он познал ненависть и клевету. В течение самой бурной и сложной эпохи, через которую когда-либо проходила наша страна, когда каждое событие имело всемирное значение, он взвалил на себя колоссальную ответственность, потому что не мог покинуть свой пост.

Когда я вместе с ним поселилась в Зимнем дворце, мы вели простую и скромную жизнь. Не позволялось никакой роскоши, хотя наши аскетические обеды порой разнообразились подношениями, присылавшимися мне из провинции. Покидая Зимний дворец, Керенский был одет в тот же костюм, который был на нем, когда он встречал меня на вокзале в апреле. Он не принимал гостей, не устраивал званых обедов. Все часы, когда он не спал, были заполнены до предела. Он вставал в 8, а ложился в 4 или 5 часов утра.

По России он ездил с такой же простотой. В Ревеле он три часа стоял в своем автомобиле, пожимая руки столпившимся вокруг него морякам. Он считал, что у него нет права на усталость. Лишь один раз я услышала от него жалобу. Дело было за обедом, который пришлось отложить на три часа. Я приставала к нему с вопросами, а он сказал:

– Бабушка, я сегодня еще ничего не ел.

Он никогда никому не льстил и не ждал одолжений. Его отношение к официальным представителям иностранных наций отличалось неизменной корректностью и достоинством. Позволялись лишь официальные визиты. Никаких церемоний и банкетов не проводилось. Однажды я спросила его, разослал ли он приглашения послам союзных держав. Он ответил:

– Да, всем, кроме английского посла.

– Почему так? – спросила я изумленно.

– Потому что, – ответил он, – англичане ценят кровь наших солдат на вес золота, одолженного ими русскому правительству. Я никогда им этого не прощу.