– Как Бог мог допустить такое? – спрашивали люди друг у друга.
Затем началось мрачное правление Александра III. Он с самого начала не пользовался популярностью, так как заперся в Гатчинском дворце и редко где-либо показывался. Коронация происходила с суровыми мерами предосторожности. В речи царя перед восьмьюстами деревенскими старостами, специально созванными для этого, содержались такие слова: «Скажите вашим односельчанам, что они не получат никакой лишней земли и что я приказываю им жить тихо и подчиняться властям».[58]
Листовки с этими словами, напечатанными золотыми буквами, вставлялись в рамки и вывешивались во всех волостях. После этого события страну как будто окутал туман. Разочарованный народ по-прежнему возлагал вину на помещиков и бюрократов, но перестал видеть царя в ореоле доброты и истины.
После этого царь много лет скрывался от народа. Когда он путешествовал, вдоль рельс расставляли солдат. Все его указы носили реакционный или запретительный характер. Деревенские полицейские стали ужасом для крестьян; березовая розга свистела над Россией. Но к этому времени страну окутывал уже не туман. Над ней сгустились черные тучи. Победоносцев и Толстой[59]
притупляли разум и губили живую душу русского народа. В этот период – восьмидесятые годы – некоторые учителя, врачи и земские работники втайне пытались внедрить зачатки культуры в сельскую жизнь. Специалисты-агрономы, ветеринары, врачи и учителя селились в деревнях и пытались жить в дружбе с крестьянами, чтобы завоевать их доверие. Некоторым это удавалось, и крестьяне постепенно начали понимать, что такие люди пытаются им помочь. Однако на пути к доверию лежало много препятствий. Когда деревню постигало бедствие – голод или эпидемия, – оживали старые подозрения и крестьяне жестоко мстили тем, кого считали причиной своих нечастий. В конце восьмидесятых эти «холерные бунты» привели к гибели нескольких прекрасных врачей, которые изо всех сил пытались остановить эпидемию. Такие печальные случаи происходили исключительно из-за невежества. Когда общество врачей просило разрешения читать популярные лекции о борьбе с заразными болезнями, правительство отказывало ему. Отвергались все прошения об основании школ, библиотек и газет. Настоящая китайская стена преграждала народу путь к просвещению. Деревенская полиция обыскивала избы – искала книги. Никаких научных трудов или романов держать крестьянам не позволялось. Разрешались только сказки и малопонятные религиозные книги. В 1874 г., при моем аресте, найденный среди моих пожитков Новый Завет был сочтен особо важным доказательством преступных намерений.Восьмидесятые годы стали эпохой неограниченной власти «ташкентцев», «золотой молодежи», Каткова, Суворина,[60]
березовой розги в руках земских начальников и полуклерикальных миссионеров, которых сотнями посылали на борьбу со штундистами. Эта секта набирала приверженцев с ошеломляющей быстротой. Интересуясь только своей карьерой, Победоносцев «спасал» Россию, опустошая те деревни и волости, где распространялись подобные баптистские верования. Покончив со штундистами, он принялся за духоборов[61] и довел тысячи этих трезвых, трудолюбивых крестьян до отчаяния. Некоторых из них сослали в Сибирь. Большинство перебралось на Кавказ, а оттуда выжившие эмигрировали в Америку. В этот ужасный период аристократия и бюрократия процветали. Подобно комиссарам нынешнего большевистского режима, она не только обладала правом безнаказанно притеснять народ, но и получала при этом существенную материальную выгоду.При этих обстоятельствах в крестьянской среде начали наблюдаться слабые ростки политического самосознания. Престиж царя падал, безразличие народа усиливалось. Крушение царского поезда и второе покушение на жизнь царя 1 марта[62]
остались почти незамеченными среди населения. Придворные советники допустили ошибку, разжигая в царской семье чувство страха и стремление к мести. Такие настроения были унизительными и абсурдными, они дискредитировали царскую семью и губили величие режима. Более того, придворная атмосфера оказала пагубное влияние на ум наследника престола, будущего царя Николая II. Ему не хватало силы воли и уверенности. Он пересек всю Сибирь, не оставив о себе никакого впечатления, поскольку страшно боялся покушений на свою жизнь со стороны политических ссыльных. В целях предосторожности всех ссыльных отселили за несколько сотен верст от главного сибирского пути. В Верхнеудинске ему не позволили выйти на балкон, и он горько воскликнул:– Хоть бы социалисты убили меня и с этим было покончено!