Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники

— А я не могу его выполнить, — отвечал я повышенным тоном, — потому что результат будет нулевой.

— Тогда, — хрипел Арнольд, — я отстраняю вас от операции и должен наказать!

— Поступайте, как вам угодно и выгодно! — бросил я в хмельном угаре, после чего встал и вышел из комнаты.

Одевшись, я решил прогуляться на морозному воздуху, чтобы остыть от неприятно острой полемики. На улице меня охватило радостное ощущение русской зимы. Опушенные седым морозом монастырские липы мирно дремали в алмазных блестках инея. Сквозь застывшие в серебряном кружеве ветки выглядывал с небосклона полный месяц и расстилал по белым холстам снега причудливые светотени. Было вольготно и тихо. Я упоенно шагал по аллее, вслушиваясь в аппетитный снежный хруст под ногами.

Конечно, я понимал, что в разговоре с шефом допустил горячность, — это в абвере не принято и считается служебным грехом. В то же время у меня выплеснулась вся накипевшая ненависть по поводу гнилых нацистских порядков и солдафонской психологии абвера. Зная хорошо стиль его работы, идеологию его работников, у которых всегда преобладает традиционно слепое подчинение приказу, страх не выполнить его, я должен был учитывать это и действовать более гибко. Но не получилось. Видимо, слишком велико было у меня стремление сберечь ребят для Отечества. Тем не менее предстоит еще бороться и надо себя поберечь — Родине я еще принесу пользу.

Вернувшись к себе, я осмотрел свою одинокую комнату, взял гитару, и невольно всплыла мелодия романса на слова Ивана Бунина:

Что напрасно мечтать!
Кто на песню откликнется?
Каждый слышит в ней только свое.
Пусть же сердце скорей с одиночеством свыкнется —
Все равно не воротишь ее!

И тут я вспомнил, что теперь не одинок — у меня есть сынок, мой умница Ваня. На душе сразу посветлело, и я решил завтра же переселить его к себе в комнату. Тем более что надо было выяснить настроение ребят и сориентировать Ваню об изменении обстановки. Но на следующий день в школу прибыл офицер из штаба абверкоманды и вручил мне выписку из приказа, подписанную начальником. В ней говорилось: «За допущенный проступок по службе капитана Ростова-Беломорина Юрия Васильевича временно отстранить от должности и направить в лагерь «Утрата». Подпись: подполковник Арнольд».

Я понял, что это наказание за бурный вчерашний разговор и мой отказ от проведения операции и переносе ее сроков на теплое время года. О решении Арнольда я доложил Больцу, который только развел руками и проговорил:

— Юра, в своих суждениях ты не совсем не прав. Я думаю, что Арнольд не так глуп, чтобы зимой начинать операцию, и я уверен, он будет докладывать в штабе 9-й армии о переносе ее сроков. А что касается наказания тебе, то это временный гнев затронутого самолюбия шефа. Такими опытными офицерами, как ты, не разбрасываются, я тебя в лагере буду навещать, мы с тобой еще поработаем.

Я сказал Больцу, что возьму с собой сына Ваню Замотаева, чтобы скрасить скуку и одиночество.

— Конечно, конечно, бери, это твое право, — согласился Больц.

Я вызвал Замотаева, мы погрузились в машину и через час вместе с офицером прибыли в городок Ласк, где в казармах старой польской армии размещался лагерь под названием «Утрата».

В структуре военной разведки и контрразведки сюда направлялись проштрафившиеся завербованные агенты, больные, инвалиды, офицеры для исправления, проверки благонадежности и лояльности немцам.

Нас принял начальник лагеря, бывший гвардейский полковник царской армии, воевавший на Северо-Западном фронте, а затем в армии Юденича, Николай Александрович Сергеев. Я представился и представил Замотаева. Познакомившись с моими документами, он сказал, что ему уже звонил начальник абверкоманды и просил принять меня на временную работу. Внимательно вглядываясь в мое лицо своим цепким взглядом, Сергеев спросил:

— А вы не сын полковника Ростова-Беломорина Василия Ивановича?

— Родной и единственный сын, — ответил я.

Сергеев мгновенно встал, подошел ко мне, взял за руки и взволнованно заговорил:

— Как же, как же, я знал вашего батюшку, воевали вместе, отличный воин, интеллектуал и патриот России. Я помню, что в бою под Петроградом он повел пешую сотню казаков в атаку, был тяжело ранен, но дальнейшей судьбы его не знаю.

— Я отвез его в госпиталь в Таллин, и там он умер, — ответил я.