Он прямо всхлипнул от этого чуда — не из-за себя, но из-за того, что это означало надежду для других. Однако до окончания было далеко. Ульдиссиан чувствовал, как всё, что он принял, рвётся наружу. Ему приходилось прикладывать все силы, чтобы удержать это, и как долго такое положение могло продлиться, сын Диомеда не знал.
Затем настал миг понимания, принятия того, что необходимо, чтобы положить конец угрозе. Ульдиссиан понял, что ему нетрудно принять то, что должно было свершиться, потому что это был не только единственный вариант, но вариант правильный.
Он поднялся. Сверкая ярче солнца, представая куда большим, чем человек, сын Диомеда оглядел свой мир. Ульдиссиан восхитился реками, лесами, горами и морями. Он осмотрел многочисленных людей Санктуария и подивился их многообразию. А ведь все они обладали таким же потенциалом, таким же величием.
Но в случае Ульдиссиана и его последователей проблемой было, что всё пришло к ним слишком скоро. Человечество — и, в первую очередь, его — слишком поспешно подвели к их судьбоносному пути. Это было дело рук Лилит — демонесса была слишком нетерпелива, чтобы дать векам навести людей на этот путь. Ульдиссиану не было дано возможности толком дорасти до своего дара.
Не пришло время существа, которым чуть не стал Ульдиссиан. Не пришло…
Ульдиссиан знал, кто говорит.
Он ощутил согласие дракона.
Траг’Оул показал, и Ульдиссиан в изумлении воззрился на то, что открыло ему существо.
Ульдиссиан улыбнулся, и все его тревоги как рукой сняло. Он воздел руки к небу.
Ульдиссиан почувствовал, что дракон удаляется. Он больше не требовался для того, что предстояло человеку.
Сын Диомеда использовал свои силы, чтобы в последний раз взглянуть на тех, кто был дорог ему, — на Мендельна, Ахилия и Серентию. Перед тем, как продолжить, он должен был сделать две вещи. С тем, чем он мог свободно повелевать, Ульдиссиан мог исправить положение для своих друзей и брата.
Покончив с этим, Ульдиссиан посмотрел вверх, но глядел он не на небо. Он воззрился далеко за его пределы — в место и время, которые открыл ему дракон.
Ярость, которую он удерживал в себе, пыталась освободиться.
Настало время. Ульдиссиан улыбнулся ещё раз — и начал испускать. Свет осенил луга, джунгли — весь Санктуарий. Однако он не причинял вреда, а наоборот, заживлял. Он коснулся всех живых существ и вылечил всё от вреда, вызванного пришествием эдиремов и почти полным разрушением мира.
Затем Ульдиссиан снова собрал его вместе и выплеснул за пределы, где он рассеялся во всех направлениях. Он почувствовал, что давление вновь нарастает — теперь в последний раз, — приготовил к этому мир и приготовился сам.
И когда это пришло, оно сопровождалось взрывом беспримесной энергии, которая встряхнула Санктуарий до его основания. Ульдиссиан заревел — не из-за боли, но полнейшего экстаза от своей трансформации. Теперь он был не простым человеком, но чем-то, непостижимым даже для ангелов и демонов. На один миг он
Затем, завершая то, что должно было быть осуществлено, что он желал осуществить, Ульдиссиан уль-Диомед дал себе разметаться
Повлекло оно и изменение Санктуария, знал об этом кто-нибудь или нет.
Мендельн первым понял, что что-то не так. Вообще-то, для него это было так очевидно, что он удивился тому, что никто не закричал.
Луга были полностью восстановлены. Коричневые и зелёные стебли мягко колыхались под дуновением лёгкого ветерка. Мендельн осторожно повёл вокруг кинжалом и не нашёл в растениях никакой угрозы.
Но он обнаружил кое-что другое — причину молчания эдиремов. Они все замерли, словно статуи.
Хотя нет, не все. К нему шли два человека, которых ему было одновременно радостно и странно видеть.
Ахилий и Серентия — причём оба вполне себе из мира живых.