Скучаю по тебе

Мы снова целуемся на каменных ступенях у входа в ее комнату. И когда мы отрываемся друг от друга, я веду ее наверх по лестнице, и она теряет одну вьетнамку. Мы смотрим, как она падает вниз, и слышим, что кто-то идет сюда. Мы роняем ключи, потом в спешке возимся со старым железным замком и наконец врываемся в комнату и быстро закрываем за собой дверь, пока нас не обнаружили. Мы стоим, прижавшись спиной к двери, стараясь не дышать, словно беглые заключенные, пока шаги не проходят мимо двери и не удаляются.

В темноте моя рука находит руку Тесс, мои губы – ее губы, моя кожа – ее кожу. Желание так велико, что мы готовы вселиться друг в друга, отдаваясь целиком, так, словно это последнее, что есть у нас в жизни.

Когда я просыпаюсь, комнату слабо освещает солнце, пробиваясь сквозь щели в ставнях. Тесс спит рядом, темные кудри на белой подушке. Ее лицо такое умиротворенное и нежное.

Я тихо вылезаю из-под простыни, натягиваю шорты и крадусь к двери, выхожу без единого звука.

На террасе тихо и пустынно, но завтрак уже накрыт. Я набираю в карманы фруктов и булочек. Шеф застает меня у кофемашины.

– Mi dispiace, – говорю я. – Non posso lavorare… una cosa molto importante.

«Простите, я не могу работать… очень важное дело».

Наверное, надо было объяснить ему это по-английски.

Шеф смотрит на два стаканчика кофе в моих руках и, подмигнув, говорит:

– Amore!

Он же итальянец, он понимает, что в этой жизни важно.

По пути я подбираю потерянную вьетнамку.

Я понимаю, что надо было взять ключ, потому что теперь мне придется ее разбудить.

Я тихонько стучу в дверь.

– Кто там?

Голос у нее взволнованный. Неужели она подумала, что я могу тайком от нее сбежать?

– Это я!

– Пароль! – требует она с нервным смехом в голосе.

– Завтрак.

Она открывает старую деревянную дверь и шмыгает обратно в постель, натягивая на себя простыню.

Стаканчики с кофе стоят на подошве потерянной вьетнамки, как на подносе. Я ставлю по стаканчику с каждой стороны кровати. Потом кладу Тесс в рот клубнику и наклоняюсь поцеловать ее клубничные губы. И когда она улыбается, слова, которые бурлили во мне, как пузырьки шампанского, с того момента, когда мы стояли рядом под солнцем у Сан-Миниато-аль-Монте, вырываются на свободу:

– Кажется, я тебя люблю!

Ее реакция прекрасна – она совершенно искренне удивлена и счастлива, как ребенок в рождественское утро.

– Нет, мне не кажется! Я люблю тебя! Я тебя люблю! – Меня разрывает от счастья, что я сказал это. – Ты – невероятная, у тебя потрясающее тело…

– Нет! – Вдруг она поднимает руку и отворачивается, устремляя взгляд куда-то сквозь закрытые ставни.

– Тесс?

– У меня грудь ненастоящая!

– Я знаю.

Она поворачивается ко мне:

– Ты знал, что у меня был рак груди?

Ты пишешь мемуары, и тебе всего тридцать четыре года!

– Ночью… – я запнулся. – Почувствовал шрамы… и, зная твою историю…

Райская комната превратилась в кабинет врача. Я пытаюсь взять ее за руку, но она отдергивает ее. Потом, глядя мне прямо в глаза, она отпускает простыню.

В тонких лучах солнечного света я вижу, что в местах разрезов кожа имеет более розовый оттенок и более гладкая. Если и есть какие-то правильные слова в такой ситуации, я их не знаю. Мне хочется уверить ее, что для меня это ничего не меняет, но она может подумать, что это не так, раз я об этом говорю. Поэтому я просто смотрю на нее.

– Они похожи на настоящие, да? – наконец спрашивает она. – Под одеждой?

– Да.

– Они намного меньше, чем те, что были у меня на самом деле. Я всегда была большегрудой и широкоплечей, если честно. Как говорится, фигура пловчихи. Понимаешь?

Я киваю.

– Ты не против, что я люблю тебя? – спрашиваю я.

Немного поразмыслив, она отвечает:

– Пожалуй, нет.

Она улыбается и вновь опускается на подушки, в ее глазах я вижу приглашение.

Я ложусь на кровать рядом с ней, опершись на локоть.

– Люблю тебя, Тесс. – Я глажу ее лицо. – Никогда не говорил этого ни одной женщине и не знал, что это значит.

– Я тоже люблю тебя, Гус. И я говорила это двум мужчинам в своей жизни и знала, что это значит, но это было до вчерашнего дня… до того, как я нашла тебя.

Я быстро целую ее.

– Правда, смешно, – говорит она, – что люди изобрели тысячи слов, целые словари, и не смогли придумать ничего другого, кроме этих трех коротких слов, чтобы выразить свое единственное и страстное чувство в жизни?

– Единственное и страстное чувство – это вообще-то не короткие слова.