Скучаю по тебе

На его лице отразилось смущение, и я было подумала, что ошиблась и он не англичанин, но потом его бледное веснушчатое лицо залилось румянцем и он ответил:

– Конечно!

Голос у него был приятный.

– Скажите «сыр»!

– Формаджио! – хором крикнули мы с Долл.

На фотографии глаза у нас закрыты, потому что мы рассмеялись над нашей шуткой.

В шестиместном купе мы оказались единственными пассажирами. И растянулись на нижних полках, обмениваясь воспоминаниями о поездке, передавая друг другу бутылку красного вина, а поезд уносил нас в ночь. Самые яркие воспоминания у меня были от удивительных ландшафтов и достопримечательностей.

– Помнишь, какие были цветы на испанской лестнице в Риме?

– Цветы?

– Слушай, ты вообще была со мной там?

Воспоминания Долл были в основном о мужчинах.

– Помнишь, какое было лицо у официанта на Пьяцца-Навона в Риме, когда я сказала, что люблю рыбу?

Теперь-то мы обе знали, что на итальянском языке эта фраза имела другое значение.

– Самая вкусная еда? – спросила Долл.

– Прошутто[6] и персики на рынке в Болонье. А у тебя?

– Мне понравилась та пицца с луком и анчоусами в Неаполе…

– Писсаладьере, – сказала я.

– Не выражайся!

– Самый лучший день?

– На Капри, – ответила Долл. – А у тебя?

– Наверное, сегодня.

– Лучший…

Долл уснула, но мне не спалось. Стоило закрыть глаза, как я представляла маленькую комнату в студенческом общежитии, которую я забронировала и которую я до того дня не позволяла себе представить своей. Я думала о том, как и где расставлю вещи, мысленно застилала кровать привезенным из дома покрывалом и прикалывала на стену новый постер с картиной Боттичелли «Весна», которая каталась сейчас в тубусе на верхней багажной полке. Какой у меня будет этаж? Из моих окон будет вид на крыши и телебашню, как в тех комнатах, что показывали нам в день открытых дверей? Или мои окна будут выходить на улицу, где по ночам, как в кино, слышны полицейские сирены?

В купе похолодало, когда поезд стал подниматься в Альпы. Я укрыла Долл одеялом. Она пробормотала «спасибо», но не проснулась, и это было хорошо, потому что мне нравилось быть наедине с этими своими мыслями о том, как скоро у меня начнется новая жизнь.

Кажется, под утро я все-таки заснула. Проснулась от звука тележки, на которой везли завтрак. Долл угрюмо смотрела на капли дождя, бегущие друг за другом по стеклу, в то время как за окном поезда с нарастающей скоростью проносились плоские поля Северной Франции.

– Совсем забыла про погоду, – сказала она, протягивая мне пластиковый стаканчик с кофе и круассан в целлофане.

* * *

Конечно, я не ожидала, что меня будут встречать с оркестром и цветами, но когда я шла по своей улице, распрощавшись с Долл возле ее дома, не могла не заметить разочарованно, что все осталось таким же, как раньше. Наш муниципальный микрорайон застраивали в конце шестидесятых. Возможно, в те времена он и был образцом современной архитектуры – одинаковые прямоугольные таунхаусы, бледный кирпич и белая штукатурка, общественные газоны вместо личных палисадников. Все наименования улиц образованы от названий деревьев, но, кроме нескольких худосочных вишен, у нас так ничего больше и не посадили. Те дома, которые жильцы выкупили у государства, обзавелись застекленным крыльцом или целой верандой, но все дома, по большому счету, выглядели одинаково. Всего за месяц я выросла, и наш городок стал мне тесен.

Мама, конечно, не знала точно, во сколько я приеду, но я все равно удивилась, что они с Хоуп не ждут меня у окна или у входа в дом. Вечер выдался теплый. Может быть, мама поставила для Хоуп надувной бассейн на заднем дворе и они так шумно плещутся, что не слышат звонка?

Наконец за матовым стеклом двери показался знакомый маленький силуэт.

– Кто там? – спросила Хоуп.

– Это я!

– Это я! – закричала она.

С Хоуп невозможно было понять, шутит она или просто педантично уточняет.

– Это Три! – сказала я. – Ну же, Хоуп, открывай!

– Это Три!

Я слышала, как где-то в глубине дома мама что-то говорит, но было не разобрать что.

Хоуп встала на колени и сказала мне в отверстие для почты:

– Я возьму стул с кухни.

– Возьми стул в прихожей, – ответила я ей в то же отверстие.

– Мама сказала, с кухни.

– Хорошо, хорошо.

Почему мама сама не спустилась? Я вдруг почувствовала усталость и раздражение.

Наконец Хоуп удалось открыть дверь.

– А где мама? – спросила я. В доме было прохладно и запаха ужина не ощущалось.

– Встает, – сказала Хоуп.

– Она болеет?

– Нет, просто устала.

– Папа дома?

– Нет, наверное, в пабе, – ответила Хоуп.

Пока я снимала рюкзак, наверху показалась мама, но вместо того, чтобы радостно сбежать ко мне по лестнице, она аккуратно спустилась, держась за перила. Я решила, что это из-за неудобных тапочек. На ней кроме них был старый розовый спортивный костюм, который она надевала для занятий аэробикой. Вид у нее был задумчивый, даже сердитый, она избегала моего взгляда, пока набирала воду в чайник.