Скучающая публика

— Какие карты? — нехотя ответил буфетный слуга, пробираясь с чайным прибором и шагая через головы и ноги лежавшей на полу публики.

Лакей, первый отозвавшийся на приглашение артельщика, соскочил с своей лавки, проворно пересел на пол и, похлопывая артельщика по спине, как старого знакомого, говорил:

— Так как же, любезный? Хлопочи. Надо как-нибудь время коротать.

— Нет! Бог с ними и с картами! — проговорил новый пассажир, появляясь откуда-то около артельщика и лакея.

Это был совершенно приличный молодой человек, неизвестно какой профессии и какого звания. На нем была вполне приличная шляпа котелком, вполне приличное летнее пальто, надетое поверх русской рубашки голубого цвета, вышитой, очевидно, женскими руками. И говорил он, и держался, и глядел вполне прилично и благообразно.

— Я много на картах потерял! — продолжал он. — Меня однажды, также вот на пароходе, на пятьсот рублей жулики обчистили, так я с тех пор даже боюсь и смотреть на карты…

— Что вы! Мы не жулики! По пятачку проиграем — велика беда! — ответил ему лакей. — Присаживайтесь!

— Сначала-то всегда так — по пятачку, а потом и пойдешь выкладывать зря, сколько рука захватит в кармане…

— Это, любезный, как играть и с кем. Вот от чего зависит. Коли у меня в кармане три гривенника, так уж я не вытащу на кон ста рублей! — прибавил и артельщик.

— Конечно, я игрывал на большую… Ну, обжегся — и побаиваюсь.

— Ну, чего там, господи помилуй… По большой! С нашим братом этого нельзя; у нас тоже каждая копейка трудовая… Уж не оставляйте компании…

— Разве что от скуки… Да вот карт-то нету…

— Надо раздобыть! Что ж, почтенные, нет ли у кого какой колодишки?

— Что дадите за прокат? — опять неведомо откуда появляясь, проговорил четвертый палубный пассажир. На этот раз пассажир представлял из себя чистейший тип голи и рвани кабацкой. Толкаясь от нечего делать то там, то сям по пароходу, я уже давно заметил эту рваную фигуру; еще с вечера эта фигура сидела на палубе третьего класса у столика, пила водку и беспрерывно разглагольствовала о чем-то протестующим тоном: косушка водки и селедка с самого утра не сходили со столика, перед которым заседала фигура, рваная, небритая, немытая, в опорках, в какой-то кацавейке и в сплюснутом на затылке картузе. Повидимому, человек этот был горький пьяница: он пил и ничего не ел и в то же время твердо держался на ногах, — "прилился", как утверждают знатоки питейного дела.

— Вот, отец и благодетель! — воздевая руки к стоявшей рваной фигуре, плутовски-восторженным тоном воскликнул лакей, сидевший на полу. — Рубашку последнюю сыму, отдам!

— А я думаю, — с ироническою вежливостью проговорил благообразный господин в "котелке", — вы можете вполне бескорыстно доставить обществу полное удовольствие: карты у вас лежат в кармане и по окончании опять туда возвратятся.

— Ишь ты, брат! — ломаясь, бормотал пьяница, уже запустивший было руку в рваный карман рваных панталон. — Нет, ты подавай мне магарычей!

После довольно продолжительных ломаний и кривляний пьяницы и упрашиваний, то шутовских — со стороны лакея, то вежливых и "полированных" убеждений — со стороны котелка, то, наконец, грубых и нетерпеливых требований артельщика перестать галдеть и начинать игру — карты очутились в руках лакея, и, усевшись кружком, лакей, "котелок" и артельщик начали какую-то игру.

— Больше пятачка, — сказал котелок, — уж извините, господа, и я не пойду! Довольно, научен!

— Научили! Хе-хе-хе! — сочувственно поддержал эти речи кто-то из посторонней публики.

— Да, оченно прекрасно просветили на этот счет!.. Будет! Кажется, ни в жизнь бы не взял в руки этой погани, да уж так… скучно…

Началась игра. На полу между тремя игроками лежали деньги, медные пятаки. Понемногу вокруг этих троих людей стали от нечего делать собираться посторонние зрители. Стали слышаться слова: "Ваш гривенник", "Мой пятак!" "Ах, пес его дери! гривенник убег в чужой карман!" и т. д.

Часа через два после начала этой игры мне опять случилось выйти из каюты на палубу; игроки сидели на тех же местах, но публики было вокруг них очень много, и она была уж не такая, почти апатическая, как два часа тому назад. Теперь уж можно было заметить в некоторых лицах напряженное внимание; иные уж перевешивались через плечи игроков, по временам слышались советы: "Ходи, ходи, не робей, бей!" И на полу между игроками лежали уж не одни медные деньги — виднелись рублевки и мелочь. Разговор как игроков, так и публики был оживлен. Иные из публики даже спорили между собою о картах игроков, которые были всем видны, хотя игроки, получив сдачу, и старались держать ее как-то в горсти.

— Крой пиковкой! Не робей! Твоя!

— Ведь у яво козырь, елова голова! Пиковкой!

— Кр-ррой пиковк-а-ай! Вижу я, какой козырь!

— А! была не была! Вот!

— Ну, и просолил!

— Просолил! Чисто просолил…

— Ведь говорил — козырь! Нет! "Знаю я…"

— Так ведь пес его знал!

— Пес!

— Ну, куда ни шло! Ушла рублевочка! Сдавай сызнова, ворочу!