— Именно так друзья и поступают. — говорит Бон Хва, хватая его за рукав и увлекая за собой: — слушай, если вдруг на меня нападут пятеро разгоряченных старшеклассниц, которые будут страстно желать затискать меня до смерти — то ты можешь смело бросить меня им на растерзание. Потому что это именно та смерть, о которой мечтал Вуди Аллен. Быть затисканным старшеклассницами… эх… тем более что если меня не затискают до смерти, то потом меня Су Хи убьет. Из ревности.
— Вот! Настоящие друзья не желают другу смерти!
— Это путь самурая, Тиен. В ситуации между затискиванием до смерти между могучих бедер капитанши школьной баскетбольной команды и не затискиванием до смерти — самурай всегда выберет смерть! — провозглашает Бон Хва, поднимая палец вверх: — и вообще ты же хотел стать настоящим мужиком, разве нет?
— Ну… да, но как это связано…
— Ну вот это и есть быть настоящим мужчиной — всегда выбирать путь затискивания до смерти. И вообще, тут реверсивная психология действует — если уже ты будешь хотеть их затискать, а не они тебя — тогда они перестанут тебя тискать! Так что это я… эээ… еще тебе услугу оказал! — Бон Хва мысленно хвалит себя за то, что наконец освоил иезуитскую способность Старшего все вывернуть и с головы на ноги перевернуть, оправдывая свои действия задним числом. Если добавить сюда здорового цинизма старшей сестренки Чон Джа, то и вовсе получается гремучий коктейль, как в том анекдоте про дракона, который убил маму, папу, дедушку и бабушку и считает себя сиротинушкой.
Тиен, непривычный к такому наглому перевороту темы — только глаза пучит, задыхаясь от злости.
— Тебя благодарить⁈ Да за что, миччином ты эдакий! Предатель! И…
— Тихо. — прерывает его Бон Хва: — пришли. Потом поговорим… — и он ускоряет шаг, подходя к здоровяку Бо, который сидит за столиком в школьном кафе.
— Ааа… Ромео эпохи Чосон пожаловал… — лениво тянет здоровяк Бо, откидываясь на спинку стула: — чего тебе нужно?
— В рожу тебе дать. Вставай, пошли за школу. — говорит Бон Хва, упирая свой взгляд в глаза здоровяка Бо и чувствуя как из них словно хлещет лучами ненависти, как где-то внутри поднимается волна гнева, верхняя губа чуть приподнимается, а голова сама так и тянется наклониться набок, щелкнув позвонками. Раздуваются ноздри и прилив адреналина тянет его взять со стола тарелку со спагетти и с размаху разбить ее об голову Бо, а потом — повалить его на пол, усесться сверху и бить, его бить, бить — до тех пор, пока лицо не превратиться в кровавую пульпу. Пинать с разбегу, прыгать на грудь, воткнуть ему в глотку фарфоровый осколок и…
— Чего? — здоровяк Бо хмурится и встает из-за своего стола: — думаешь я тебя боюсь? Да ни капли! Хочешь подраться — давай. Только… не сегодня. Сегодня у меня мать приезжает вечером, не нужны мне синяки на морде. Давай завтра после уроков.
— … — Бон Хва глядит в глаза здоровяку Бо. С одной стороны вот врезать ему по морде прямо тут… а с другой — у него мама приезжает, а ее сын будет с разукрашенной рожей. А с третьей…
— Что-то не больно ты думал о сохранности лица Су Хи, когда вы над ней издевались! — бросает он ему в лицо: — она и с синяками тоже ходила! А теперь — за мамочкой прячешься?
— Чтобы ты знал, я ее не трогал вовсе. Сдалась она мне… это у Куоко крышечка поехала после того, как мамаша Су Хи ее папеньку увела. Всегда считал, что это их личное дело, чего я вмешиваться буду. А за мамочку ответишь… но завтра.
— Не трогал? Просто позволял этому всему происходить? Сволочь равнодушная… пошли за школу я тебе из лица отбивную сделаю, чтобы твоя мамочка знала какую сволочь она вырастила. — рычит Бон Хва, чувствуя, что его колотит от сдерживаемой ярости.
— Да ты совсем ебнутый! — Бо делает шаг назад: — ты чего? Тут же камеры везде, если ты на меня нападешь первым — тебя точно их школы исключат! А то и в тюрьму посадят!
— Но тебе это будет уже все равно… — Бон Хва понижает голос: — если я тебе глотку прямо тут перегрызу!