Скучно без Сахарова

(1) С.410: “Если бы Академик знал, через какую узкую щелку власть смотрит на его открытую правозащитную деятельность и в каких узких рамках руководители страны подходят “к вопросу о Сахарове”…”. Уверен, что Академик знал и понимал про эту власть то, до чего современные историки пока еще не докопались. Читателей книги Горелика следует заранее предупредить, что эта замечательная книга не охватывает и не претендует на охват периода активной общественной правозащитной деятельности Сахарова. Именно поэтому, например, представляются несколько скоропалительными комментарии автора к приводимым на с.411 словам Л.И.Брежнева на заседании Политбюро ЦК КПСС 17 сентября 1973 г.: “Это не только антигосударственный и антисоветский, но это просто какой-то троцкистский поступок”. О каком поступке речь — не сказано. Но ведь известно, что Брежневу тогда было отчего расстраиваться: достаточно почитать интервью Сахарова 23 августа 1973 г., где он впервые сделал совершенно немыслимые (в терминологии Брежнева “троцкистские”) заявления о предельной милитаризации СССР, о военной угрозе Западу и т.п.; а может быть, Брежнев так откомментировал обращение Сахарова к Конгрессу США в поддержку поправки Джексона 14 сентября 1973 г.[9]. Приведенные в книге слова Брежнева, по-моему, отражают скорее растерянность человека, который не хотел давать Сахарова в обиду, а тот своим поведением очень осложнял эту задачу. К такой интерпретации есть основания. “Кампания писем в прессе внезапно прекратилась 8 или 9 сентября…”, — вспоминает Сахаров [3, гл.13, с.557]. А я хорошо помню, что невиданная травля в газетах действительно резко оборвалась на следующий день после возвращения Брежнева в Москву из Ялты; и тогда же партийные люди рассказывали, что по стране прошла волна закрытых докладов о Сахарове, где о нем говорили в весьма позитивных и сдержанных тонах. (А 18 сентября 73-го года Сахаров подписывает совместное с Максимовым и Галичем заявление в защиту Пабло Неруды, и “сусловских” пропагандистов снова спустили с цепи.) У Брежнева, очевидно, было особое личное отношение к Сахарову. Думаю, что историкам следует это учитывать. “Я помню, что, когда я шел по коридору по направлению к залу, из какого-то бокового коридорчика выскочил, почти выбежал Л.И.Брежнев. Он увидел меня и очень экспансивно приветствовал, схватив обе мои руки своими, тряся их и не выпуская несколько секунд”, — вспоминает Сахаров о вручении наград в Кремле в 1962 г. [3, гл.16, с.312].

(2) Далее, на с.411, сказано: “Если бы Сахаров знал, в каком безнадежно замкнутом мире живут руководители страны, ему, наверное, было бы тоскливее”. Не уверен насчет тоски, кажется, ему было не до этого. Но он точно знал, как изолированы от реальной действительности наши “олимпийцы”, решающие судьбы человечества, от которых зависит и ответ на ключевой вопрос “быть или не быть?”. Я много раз обсуждал с Сахаровым проблему “информационного голода” на вершинах власти, которую он считал очень серьезной, ситуацию эту — объективно чрезвычайно опасной, знал, что волею судеб именно его голос проникал на самый верх и сознавал в связи с этим огромную свою личную ответственность: “Случилось так, что мое имя не принадлежит только мне, и я должен это учитывать”, — сказал он как-то в разговоре в конце 70-х.

(3) В предисловии Горелик пишет “Время перелистнуло страницы, подчиняясь замыслу истории” (с.14). Красота высказывания несомненна, но, мне кажется, жизнь героя этой книги доказывает, что у истории (как и в целом у будущего, которое, как не раз повторял Сахаров, “не определено”) нет замыслов, снижающих нашу личную ответственность, что творится она каждым из нас, и в первую очередь такими людьми, как Андрей Дмитриевич Сахаров.

Постскриптум