Скульптор и Скульптура

Попав на Родину, Иван удивился, как за совсем короткое время всё изменилось. Свобода, о которой так долго говорили и к которой так долго стремились некоторые его собратья, получила выражение на удивление примитивное: «Деньги — это отчеканенная свобода». Иван догадывался, кто подсказал местным недоумкам этот лозунг. Но какая разница, кто подсказал, важно, что подхватили. А могли ли не подхватить, если на его Родине вся классическая литература была построена на высмеивании чиновников? Хочешь стать дураком в Вечности — стань чиновником. Когда–то он в сердцах обронил фразу «дороги и дураки», имея в виду дорогу из захолустного поместья в уездный городок и градоначальника этого уездного города. Фраза прижилась. Вообще Родина Ивана имела одно уникальную особенность. Она вмещала всё.

Поэтому она была огромна по территории и всё время увеличивалась, как и весь Космос. Это чрезвычайно злило соседей, но у них были хорошие дороги и совсем не было дураков в его родном, Ивана, понимании. Когда свора чиновников собирается и едет перенимать передовой опыт у продвинутых соседей, то соседи, впервые сталкивающиеся с властью страны опыта, видя, какие придурки к ним понаехали, сначала теряются. У них последнему дикарю «роги обломали» за излишнюю прожорливость очень давно, а тут ну прямо первобытнообщинный строй.

После растерянности наступало чувство радости, мол сейчас мы их обучим экономическим теориям, и они там быстро всё порушат. И учат ведь. А потом наступает разочарование. Учили, кормили, заплатили вперёд и что? Стране опята всё трынь — трава. А ведь как всё просто. У них всё решает власть, в стране опыта всё решает народ. Они, умные соседи, пытаются лишить его этого права уже не одну сотню лет. Пытаются упорядочить процесс, чтобы всё было, как у них.

Собрались «вожатые», наметили путь для народа и погнали его по этому пути. Только сена подкидывай. Страна же опыта признавала только Вождя, и никаких «вожатых». «Вожатых» — на кол, Вождя — на трон и терпеть, присматриваться, куда рулит… Но всё ли так просто, если жители страны опыта растворяются в других народах бесследно? А все остальные изо всех сил пытаются сохранить свою самобытность даже в стране опыта. А потом вдруг оказывается, что хранителем этой самобытности был ранее растворившийся в этом народе, например, русский морской офицер, или донской казак, или алтайский жрец.

Иван стал догадываться о том, что кто–то на Земле утаивает правду о многонациональном составе, и что, в итоге, он может оказаться евреем, а еврей — пигмеем, а пигмей — французом, а все вместе они могут быть «истинными арийцами» или марсианами, или залетевшими сюда с Венеры или Сириуса инопланетянами. Мало ли в Космосе мест, где могла зародиться их жизнь? А сколько таких мест было, есть и будет на Земле.

Эти мысли стали чрезвычайно занимать Ивана в стране опыта, на своей Родине. Он же не знал, что на острове Демонкрат и Диктаткрат «режутся» в картишки, а его коллеги по экспедиции подсматривают за ними.

Мысли одолевали Ивана. Даже в обличье Ивана Ивановича, исполняя свои земные обязанности, он никак не мог отделаться от них.

Зачем же эта многонациональность, на которую накладывается и многорелигиозность, а под ними ещё и классовые противоречия, а где — то рядом те, кто хочет всем этим управлять, а им мешают те, кто управлять ничем не хочет, но и власть ничью признавать не хочет, опираясь только на свою собственность, которую составляет единственно голова.

Замечу, что вопросы эти витали в воздухе давно. Ветер носил их в виде обрывков газет, шума листвы и волн. Иван Иванович что–то смутно помнил, но что? Его когда — то учили сосредотачиваться. Но разные дела всё время уводили от главного.

Наконец Иван Иванович, измотанный мыслями, выгнал всех, даже Бонда и Маринку, взял ручку и сел писать. Рядом стоял хрустальный графин в виде, как и положено, графини. Хрустальна юбка богемского стекла матово переливалась солнечными бликами, исходившими от заполнявшего её коньяка. Чудная головка графини лежала рядом с маленькой хрустальной стопочкой. Иван Иванович был в раздумье: с чего начать? Сначала выпить, затем начать писать, или наоборот. Подвал наполнился чудесным пьянящим запахом коньяка. Вопрос был задан для Музы, а она и не шла.

Иван Иванович решил писать, а уж потом, если охватит вдохновение, опрокинуть стопочку, чокнувшись с милой головкой графини.

Итак, он писал: «…чтобы не тяготить парней и барышень из Лэнгли, надо, пожалуй, ввести в наш лексикон не просто адекватные слова, а слова им понятные абсолютно, без вторых трактовок. Если уж просвещать, так просвещать. Вернуть такие понятия, как олигарх, деньги, коррупция в их первоначальный смысл. Деньги отдать олигархам, которые через сети коррупции перевести их в «развитые» страны всё равно не смогут, а уж тем более распоряжаться ими. Олигархов не обижать, никаких ледорубов, зонтиков и прочих кардинальных мер. Они должны служить примером свободы. Других примеров пока у нас нет. «Деньги — это свобода» — вот лозунг текущего момента…»