Скунскамера

Профессор-математик, как видно, был неосторожен и шагнул в один из открытых люков. Как он позже объяснял Мите Гомельскому, «хотел стать на чистое», а «чистой» оказалась тонюсенькая фанерка, которой какой-то шутник накрыл канализационный люк.

— Там был я, — спустя уже много лет рассказывал мне Митя Гомельский, — и еще двое мужиков, и Петрович, значит. Ну, ты ж помнишь Петровича… Сидим, пивко после работы пьем. Темно уже было. Вдруг смотрим, мужик, пожилой вроде, согбенный, взмахнул конечностями и пропал! Мы бутылки поставили и через всю эту грязищу — к нему… А он уже внутри плещется… Хорошо, хоть неглубоко. — Батя! — кричу. — Руку свою давай! Он мне снизу: — Чего? Я ему ору: — Клешню, елки, свою тяни! Короче, Андрюха, мы этого, блядь, водолаза минут, наверное, десять из говна выковыривали. Дырка узкая, нас — трое. Мешаем друг другу. Петрович чуть сам туда не наебнулся. В общем, вытащили мы этого аксакала, на ноги поставили. Он отдышался. Я ему: — Слышь, чемболсан, ты как? А он смотрит на нас как ебанат остекленевший и говорит: — Знаете, так странно, так странно. Вот ты здесь. И вот тебя уже здесь нет… И будто не ты уже это вовсе… Хоть бы «спасибо» что ли сказал… Видно, его о край люка хорошенько ебануло. Я — ему: — Руки-ноги целы? Он говорит: — Пока не знаю. Не знает он. Короче, стал ворочать под одеждой членами, елки, своими. Лицо как-то прояснилось. Говорит, рука, мол, болит и голова кружится. Ну, все ясно, думаю. Кричу ему в ухо: — Слышь, журавель в небе! Тебе в больницу надо! А он мне — я, мол, домой, простите за беспокойство. Сам, прикинь, еле на ногах стоит, интеллигент хуев. Я его довел до трубы какой-то. Петрович ему газету под жопу постелил. Усадили. Санек на угол побежал — скорую вызывать. Приехали минут через десять. Чудеса в решете. Я этих гандонов раньше чем через час не ждал. Врач, значит, выходит. Все как надо, халат, хуе-мое. Усы, как у ебаной лисы. Рожа красная, пьянь, короче. И, прикинь, Андрюха, злой как сука лесная. Видно, еще не успел остаканиться. Санек ему чего-то говорит. А он подумал, видно, что бомж, и заявляет: — Я его не повезу! У меня там все стерильно, а он у вас — грязный весь. Ну профессор мой стал с ним объясняться, мол, видите ли, да то, да се, да хуе-мое расхуе… Ну об люк мужик ударился, чего с него взять? Ни хрена толком объяснить не может. А врач этот, сука, стоит — руками машет — не поеду и все! Ясен пень, денег хочет. Я ему, слышь, говорю, ты… клятва, блядь, гиппопократа! Слушай меня внематочно! Сейчас — хуй — в обе руки и отвезешь его, куда надо! Это, говорю, профессор математики, известный человек, понял, говорю, гнида, профессор, а не ебань лесная! Тот сразу притих. Человек, говорю, выдающегося ума! Чтоб довез его, как полагается! Проверю, говорю! Этот елдырь в халате так сразу затоптался… зассал в четыре струи… забормотал чего-то… Мол, давайте покорректнее… Я ж не знал, что профессор… тут темно. Темно ему, прикинь? Короче, увезли моего профессора. А я даже не спросил, как зовут…

«Где твои лыжи?»

«Вот ты здесь, и вот тебя уже здесь нет… И будто это уже не ты вовсе». Это не ты сейчас нырнул с лыжами на ногах… Или все-таки ты? Не может быть, чтобы ты. Вода ласковая, теплая, как летом, и ты купаешься. Вот только лыжи мешают и куртка с шароварами. Из-за них двигаться неудобно.

Я сморгнул воду и услышал собственный хрип, сквозь который тут же прорвался безумный вопль. Видимо, я уже какое-то время кричал, потому что дна под ногами не было. Я принялся изо всех сил биться руками и ногами, пытаясь выползти на лед и одновременно выкрутить ступни из лыжных ботинок.

— Слава богу, у тебя нога узкая, а ботинки я купила на размер больше, — любила повторять потом мама.

Ботинки я сбросил, а лед всякий раз методично ломался под руками, и я снова погружался в воду. Все это длилось, наверное, какие-то секунды, но мне показалось, что я бултыхаюсь между льдинами уже целую вечность и не выберусь отсюда никогда. Я догадался развернуться вокруг себя и, молотя руками по развороченному льду, стал дергаться в сторону заснеженного берега и скоро почувствовал под ногами дно. Потом в одних носках я вылез на берег и бросился босиком бежать по заснеженной дорожке в сторону школы. Я никогда не бегал так подолгу, так быстро и так далеко. Я летел, не ощущая ни страха, ни усталости, ни холода. В самом начале парка возле улицы открывалась небольшая площадка. Здесь я увидел, наконец, своих одноклассников. Они ходили, образовав огромную, движущуюся по кругу цепочку, в центре которой как истукан торчал физрук.

Я пробежал мимо них. Физрук что-то мне прокричал, но я его не услышал. До школы оставалось еще метров двести, а что будет потом, когда я туда добегу, я понятия не имел.

Первой, кого я увидел, распахнув дверь школы, была моя мама. Она сидела на одном из деревянных кресел, стоявших как раз напротив входа.

— Мама! Мама! — закричал я и кинулся к ней.

Мама встала мне навстречу.

— Андрюша! — строго спросила она. — Где твои лыжи?

Америка и коньяк