Скупые годы

Сады кончаются. Я встревоженный перехожу на другую сторону деревни, спускаюсь под гору и начинаю обшаривать пустые огороды. В них кое-где небольшими кучками пасутся овцы, но все не наши.

Измученный, я уже без стеснения во все горло кричу: "Барашка, барашка, барашка!" Но все напрасно. Вот уж наш дом, огород, баня. Овец не нашел. Тревога. Медленно подхожу к плетню. И вдруг радостно протираю глаза. В нашем огороде спокойно, обгладывая кочерыжки, бродят наши овцы и теленок. Я могу их свободно загнать во двор сам, но мне хочется обрадовать мать, и, кидаясь к окну, я кричу:

- Мама, открывай!

Слышатся шаги, стук запора, скрип ворот.

- А корову? - спрашивает мать.

- Что мне, разорваться, что ли? Не могу же я все сразу, - обиженно отвечаю я и отправляюсь на поиски коровы.

Эту блудню скоро не найдешь. И искать ее надо подальше от деревни или на колхозном огороде, где во множестве валяются листья капусты, свеклы, или на картофельном поле, на котором кое-где остались неубранными небольшие груды мелкой картошки, или на озими. Колхозный огород ближе всего, и я тороплюсь туда. Уже стемнело совсем. Под ногами ничего не видно. Блуждая меж гряд, я оступаюсь, путаюсь в сухом бурьяне, часто падаю.

За огородом глухо шумит лес.

Я останавливаюсь и боязливо прислушиваюсь.

Нет, здесь коров нет. На всякий случай несмело зову:

- Зорька, Зорька, Зорька.

"Му-у-у", - раздалось где-то в стороне, на картофельном поле. Я бегу туда.

- Зорька, Зорька, Зорька.

А откуда-то из темноты слышится еще один мальчишеский голос.

- Буренка, Буренка, Буренка, - жалобно тянет он.

"Му-у", - протяжно отвечает темнота.

Я спешу. Неожиданно падаю в овраг, с трудом пробираюсь сквозь заросли репейника и снова кричу:

- Зорька, Зорька, Зорька.

"Му-у-у", - откликается корова совсем рядом.

И тут же слышу:

- Это ты, Вова?

- Да, - отвечаю я, узнав по голосу одноклассника Тольку Храмова.

- На озимь беги, - советует он, - там какие-то две коровы ходят. А это моя.

- Вижу, что твоя, - недовольно бормочу я в ответ, хотя абсолютно ничего не вижу.

Поднимаюсь в гору на озимь. Впереди слышится разговор двух женщин.

Я останавливаюсь. Разговор приближается. Вдруг на горизонте, разрезая темноту, вспыхивает столб света.

"Прожектор", - не знаю почему обрадовался я. Второй, третий, четвертый, и вот уже их много. Переплетаясь, они шарят по темному небу, чего-то ищут, а меж них часто-часто, словно невидимые мыльные пузыри, сверкая, рвутся снаряды.

До слуха доносится далекий глухой взрыв. На горизонте появляется зарево пожара.

В небе еще больше светлых столбов, еще больше рвущихся снарядов.

И вдруг надо всем, распустившись букетом, нависают яркие факелы.

Снова далекий взрыв.

- Город бомбят, - вздыхают впереди меня женщины и торопятся нагнать ушедших в темноту коров. Одному мне становится страшно.

В воздухе однотонно гудят самолеты. По телу пробегает дрожь. Я повертываюсь и возвращаюсь домой.

Навстречу мне от деревни по двое, по трое и целыми ватагами несутся на гору встревоженные мальчишки и девчонки.

- Ты куда пропал, - словно из-под земли вырос передо мной запыхавшийся Витька, - я тебя искал, искал. У нас от папы письмо пришло. Бежим.

- Куда?

- Глядеть, как город бомбят.

- Нет, Витька, у нас коровы нет.

- Пришла, наверно, бежим, - уверенно проговорил Витька и потянул меня за рукав.

- Нет, надо домой сходить, узнать. Она блудня.

- Ну иди, только быстрее приходи, - и Витька нырнул в темноту.

Коровы не было. Заглянув во двор, я печально осмотрел пустой темный хлев и тяжело вошел в комнату.

- Пригнал? - обрадовалась мать.

- Нет, не нашел, - опуская голову, виновато ответил я и стал раздеваться.

Мать молча поставила на стол горячие щи.

Я поужинал и грустный забрался на печь, отвернулся к стене и попробовал заснуть, но все было напрасно.

Мать погасила свет, поглядела в окно, вздохнула и тоже легла. Потянулась томительная тишина. Даже сверчок, как нарочно, сегодня упорно молчал. Только где-то уныло скрипела калитка да ветер подозрительно обшаривал трубу.

Воображение рисовало передо мной мрачные картины. Я видел лязгающих зубами голодных волков. Как они осторожно подбираются к нашей корове ближе, ближе, - и, не желая видеть, что будет дальше, я нарочно стукнулся лбом об стенку. Почувствовал боль. Мысли рассеялись.

Но тут я услышал скрип кровати. Значит, мать тоже не спит. Мне захотелось ей что-нибудь сказать, утешить, но, как ни ломал голову, ничего утешительного придумать не мог.

Вдруг возле нашего дома раздалось громкое: "Му-у-у". Мы с матерью мигом сорвались с постелей и вместе подбежали к окну.

Перед ним стояла наша корова.

Мать торопливо зажгла свет, а я с фонарем, как был босиком и раздетый, выскочил открывать ворота. Корова с раздутым животом тяжело вошла во двор, беспокойно замычала.

- У, дуреха, - ласково упрекнул я ее и легонько похлопал по шее.

Мать вышла доить, а за ней, протирая глаза, просеменила проснувшаяся сестренка.

Тр-ру, тру-тру... - весело падали в светлый дойник белые струйки молока.