Скверная голубая кровь (ЛП)

Пока мы пробираемся сквозь толпу внутри Собора Парижской Богоматери, священники поют свои призрачные гимны, я чувствую, как дикое возбуждение разливается в моей груди. Я не только в Париже, чёртовом Париже, но и нахожусь в здании, которому почти тысяча лет. Страсть к истории во мне берёт верх, и прежде чем я осознаю, что делаю, я обнимаю Тристана за плечи и сжимаю.

На секунду он напрягается, но это ненадолго, а затем расслабляется и позволяет мне вцепиться в накрахмаленный белый рукав его академического пиджака.

— Ты видишь то же, что и я? — шепчу я, стараясь относиться с уважением к происходящему богослужению. Я ни в коей мере не религиозна, но я бы предпочла не быть грубой. Я смотрю на Тристана, и он поднимает брови. В моём животе начинается лёгкое трепетание, но я подавляю его. Последнее, что мне нужно испытывать к этому парню — это… трепет. Но остаток поездки мы проведём в паре, и я полна решимости хорошо провести время. Кроме того, если я не буду держаться за его руку, меня унесёт в толпу. Это случалось уже несколько раз.

— Я видел всё это и раньше, — говорит он, как будто ему безумно скучно. Его серый пристальный взгляд скользит по мне, а затем отводится в сторону, к стене с резьбой и табличкой, объясняющей их происхождение. По-видимому, раньше ими была покрыта вся церковь, но это единственный сохранившийся фрагмент. У меня практически текут слюнки. — Но ты выглядишь так, словно вот-вот испытаешь оргазм.

Он произносит последнее слово так громко, что несколько человек оборачиваются, чтобы посмотреть на нас, и я краснею.

— Не произноси оргазм так громко в церкви, — выдыхаю я, и Тристан смеётся. Вполне возможно, что это самый искренний звук, который я когда-либо слышала, слетающий с его полных, чувственных губ. О, нет. Нет. Нет. Ты снова это делаешь, Марни, ты забываешь, что он сделал с тобой. В моём воображении возникает образ прошлогоднего лица Тристана, жестокое звучание его слов. «И знаешь, что? Единственным призом… был этот трофей. Мы сделали это ради забавы». Бабочки в моём животе приземляются и отказываются снова взлетать.

— Ты же знаешь, — продолжает Тристан, его голос гораздо приятнее, чем эхо в моей голове, — что оргазм — это не плохое слово. — Он поворачивается ко мне, наши руки всё ещё переплетены. Почему-то так становится интимнее — находиться с ним лицом к лицу, сплетя наши руки.

— Я никогда этого и не говорила, — шепчу я, когда священники прекращают петь и начинается проповедь. Она по-французски, так что я не понимаю ни слова. Хотя звучит это достаточно красиво.

Тристан наклоняется и прижимает большой палец к моей нижней губе. Половина меня подумывает откусить от него кусок, в то время как другая половина… не хочет признавать, насколько это чертовски приятно.

— Страстное соединение мужчины и женщины, это не грех, это Божье благословение в спальне. — Он наклоняется ближе, как будто собирается поцеловать меня, но я отстраняюсь, выдёргивая свою руку из его. Он соблазнительно улыбается, это отработанное движение, которое, держу пари, он использовал на десятках девушек.

«Не думай о Киаре Сяо», — говорю я себе, но мои мысли всё равно возвращаются туда, и я дрожу. Она была для меня всего лишь ночным кошмаром, и она только что стала Голубокровной.

— Ты не производишь впечатления религиозного человека, — отвечаю я, и Тристан пожимает плечами, засовывая руки в карманы своих белых брюк. Мимо проталкивается огромная группа туристов, и меня толкают. Тристан оказывается рядом за долю секунды, встаёт между ними и мной и кладёт руки мне на плечи, чтобы поддержать. Он окидывает толпу свирепым взглядом, который мгновенно создаёт вокруг нас космический пузырь, а затем встаёт надо мной, собственнически сжимая пальцы, чего я не понимаю. Для того, кто ненавидит меня так сильно, как утверждает, ему определенно нравится прикасаться ко мне.

— Я не религиозен, — отвечает Тристан, наконец-то отпуская меня. Он возвращается к длинному ряду резных изображений, изображающих королей, епископов и самого Иисуса, выполненных в мельчайших деталях. — Меня всё это не интересует.

— Но это история, — говорю я, протягивая руку, чтобы указать на церковь, моё сердце бешено колотится. Серьёзно, это самый долгий разговор, который у нас был за весь год. Это заставляет мой пульс биться как сумасшедший. — Мы можем многому научиться из прошлого. — Я подхожу ближе к бархатной верёвке и обхватываю её пальцами, жалея, что не могу подойти ещё немного ближе. — Люди совершают ошибки, Тристан, и, если они не извлекают из них уроков, ничего не меняется. — Я бросаю на него взгляд, который он возвращает с непоколебимой лёгкостью. Через мгновение он подходит ближе и протягивает мне локоть. Я беру его, замечая, как напрягается его тело, когда я запускаю пальцы в его пиджак.