Скверная компания

Хорошо, что у меня в тот вечер не было домашних заданий — я бы все равно не смогла сосредоточиться. Нас всех выпроводили в наши комнаты, потому что игра в безик требует абсолютной тишины. Весь вечер я вышивала крестиком. Приближалось Рождество, а мне некому было послать рождественскую открытку, и тут я решила послать ее матери Лотти Скок. Стелла читала о «Черном Красавце» и заливалась слезами. Вечер тянулся без конца. Стелла пошла спать первой: я так подстроила, потому что не хотела, чтобы она, лежа с открытыми глазами, подслушивала, как я разговариваю во сне. Кроме того, я не хотела, чтобы она слышала, как я распечатываю коробку с рождественским подаянием, которое я копила целый год. Коробка была в виде церкви с укоряющей надписью над входом: «Моя лепта для бедной вдовы». Когда Стелла заскрежетала зубами в первом сне, я взяла у бедной вдовы, кем бы она ни была (уж, несомненно, владелицей кухонной раковины), двадцать центов на трамвай и спрятала их и оставшиеся три цента в карман своей матроски. Я завернула деньги в платок, застегнула кармашек на пуговицу и повесила поверх матроски юбку. Потом я изорвала бумажную церковь в клочки — разверзлись небеса, и судья Бэй направил на меня двустволку — и спрятала их под ворохом пижам. Ночью я глаз не сомкнула — только раз, должно быть, когда кошмарные чудовища срывали мою грешную плоть с костей, и я вывалилась из кровати и стукнулась головой о стеллины коньки. Мне хотелось разбудить ее и втолковать, что вещи надо класть на место, но я сдержалась — не хотела поднимать лишний шум.

Завтрак не лез мне в горло. Ехидина Джек дразнился: «Бедная кошечка проголодалась. Дайте ей рыбки к столу». Мама порывалась измерить мне температуру. А когда тарарам, наконец, утих, все чуть не лопнуло, потому что мама попросила меня присмотреть за Тэсс, пока она съездит в санаторий навестить миссис Роджерс: у нее ухудшение, и теперь с ней рядом могут быть только взрослые. Стелла не могла остаться с ребенком, потому что ей нужно было на балет, а Джеку приспичило съездить на дачу за своими шмотками. («Да, приспичило! Хотите, чтобы я совсем околел от этого собачьего холода?») Я спорила, и вдруг зазвонил телефон. Мама пошла ответить и вернулась совсем расстроенная: оказывается у миссис Роджерс второе кровоизлияние, и не к чему ехать в санаторий, а значит, мне не обязательно оставаться с Тэсс.

Я вышла из дому, злая, как медведь. Я чувствовала себя прескверно из‑за вдовьей лепты и еще подлее потому, что так упрямилась из‑за Тэсс. Миссис Роджерс была милой старушкой, в тугом, плотно обнимавшем ее жакете, в старом чепце. Теперь она умирала совсем одна; это была бабушкина подруга, и в Миссури они жили на соседних улицах. Миссис Роджерс не хотела ничего на свете, только бы вернуться домой, лечь в своей просторной спальне с высокими потолками, и чтобы старые друзья иногда навещали ее. Но они не позволяли ей вернуться, они настаивали на безнадежном лечении. Мне все казалось, что мое злое сердце и бесчестные намерения ускорили кризис, и, наверное в ту самую минуту, когда я кричала: «Сколько еще эта старушенция будет портить мне жизнь?», бедняжка, должно быть, откашливала кровь и говорила сиделке: «Передайте Крис Вандерпул, чтобы она не думала обо мне, играла и веселилась».

У меня был скверный характер, и я это знала, но, что бы ни думали Джек и Стелла, мне от него было мало радости, и чаще всего я поступала наперекор самой себе. Да и сейчас я совсем не радовалась тому, что так обошлась с миссис Роджерс и бедной вдовой (а что, если у несчастной женщины нет ни гроша за душой, а ей еще надо накормить собаку? или ребенка?). И в довершение всего мне совсем не хотелось ехать сейчас в город воровать что‑то по мелочным лавкам; и не хотелось больше встречаться с Лотти Скок — уж поверьте, не хотелось! — потому что я до мозга костей чувствовала, что она втянет меня в Беду с большой буквы. И всё же за нашу короткую встречу она умудрилась околдовать меня. Я вспоминала ее словечки, я думала о том, как ловко ей удалось смыться с флаконом и тортом (как ей только удалось пронести этот торт по улице и не привлечь внимания?) и восхищалась ею, потому что в глухой к Богу половине моей души я была настоящей негодяйкой. А кроме всего прочего, меня преследовала мысль о том, что если я не встречусь с Лотти Скок, она мне отомстит: она, кажется, умела добиваться своего. Так, в отвращении и восхищении, храбрясь и труся, я шлёпала по снегу своими громадными галошами, медленно поднимаясь по Чаутауке, где была остановка трамвая. По дороге я прошла мимо дома Вирджила Мида: во дворе у него рядом со снежной бабой обосновалась целая снежная семья, а сам Вирджил учил пса приносить ему брошенную палку. Я была в восторге оттого, что он один.