Скверное дело

— Хватает. У России к этой истории огромный интерес. Я вам, молодой человек, оставлю свой адрес. Покажете, что получилось. Без этого не публикуйте. И вот, что. Призовите через газету, может быть, кто имеет интерес к этой истории. Пусть свяжутся с вами, а вы со мной. Тогда и поговорим. Вы ведь для криминальной хроники работаете, а не только исторической. За историю не сажают.

— Раньше могли.

— То, раньше. Договорились?

— Обязательно. А можно, я вас тоже попрошу. У меня такое чувство, что не все вас спросил. Известный ученый, и вот я. — Картошкин покаянно развел руками. — Хоть я тоже истории не чужд. Учился. Факультет закончил.

— Вы?

— Я. Но поработать не пришлось. По специальности. А вы… просто заслушаешься. Может, рабочим к себе возьмете?

— Помощников хватает.

— Я без воды и пищи, на одних сухариках.

— На воде и сухариках в тюрьме сидят.

— Знаю. — Отвечал Картошкин, пригорюнившись. — Что-то я еще хотел спросить и забыл…

Глава 16

Теперь мы попадаем в больницу, где Иван Михайлович проходит курс лечения. Больница неплохая, но больница всегда остается больницей с полом, выложенным треснувшей плиткой, с дребезжащими каталками, которые что-то, кого-то, куда-то везут и везут, с озабоченными врачами, хлопотливыми санитарками и шаткими, жмущимися под стены страдальцами в цветных халатах и пижамных штанах. В парке, конечно, лучше, так ведь парк рядом. За окнами, перед глазами, но картина та же, больничная и от того приправленная грустью. Аттракционы нужно искать в других местах, а тут беготня, или, наоборот, вялое шевеление и непременное напряжение в лицах.

Берестов поджидал Плахова. Маша передала просьбу зайти. Иван Михайлович взял Плахова за руку и не отпускал. Народа в коридоре было немного, они присели на скамеечку, обтянутую голубой клеенкой. Неподалеку просматривались две немолодые подружки, и унылый с газеткой пижамник в навороченном на горло шарфе. Тем повезло, оказались на чистом, а нашу пару попросили пересесть. В столовую, там свободно, санитарка пока принялась вытирать следы, оставленные Плаховым. То есть следов не было, но женщина терла шваброй, шлепая тряпкой и приговаривая себе под нос. Слышался далекий звон каких-то ведер, и, конечно, всякие другие звуки. Плахов запасся белым халатом, это кое-как доказывало, он здесь не совсем лишний.

— Что известно про Кульбитина? — Живо интересовался Иван Михайлович. — Ах, Паша, Паша… И спросил, что положено спрашивать. — Нашли?

Плахов криво усмехнулся: — Ищут.

— Маша говорила, вы со следователем общались.

— Общался. Я — один из подозреваемых, представьте.

— Ну и что?

— Что, что? Иван Михайлович, спрашивайте, что хотели, не темните.

— М-да. — Иван Михайлович горько вздохнул. — Если бы нашли, сказали…

— Что нашли? — раздраженно спросил Плахов.

— Копии нашли документов. И панагию. Не в курсе?

— Панагию? Откуда?

— От Машиной матери осталась. Пятнадцатый век. Только вы… Маша не знает…

— Ну…. — Плахов развел руками. — Это ваши с Павлом Николаевичем дела. А я причем?

— Были дела. А летописи старые. Я скопировал, еще в церковных архивах. Как попал, не спрашивайте. На работу пришлось устраиваться. Все из-за Александры Ивановны.

— Это кто?

— Машина мать покойная. Она тайны хранила. И иконка ее была.

— А чего Маше не отдала?

— Маша малая была. Я передать был должен. И во Влахерну обратиться.

— Это в Стамбул, что ли?

— Именно. Там могут корни найтись. Собирались съездить, да вот, не пришлось.

— Павел обещал содействие?

— Он. — Иван Михайлович вздохнул.

— А я что? — Раздраженно говорил Плахов. — Вы хоть видели эту Влахерну? Избушка на курьих ножках. Источник за стеклом булькает, старая икона, и человек смиренный дверцы открывает. Там, верно, и не служат…

— Есть Влахерна. Не на виду… И общество защитников веры есть. Тайное, а как иначе. Прихлопнут как насекомое.

— Вы хоть можете толком объяснить, кто да что…

— С Машей разговор должен быть. Она — хранитель. От отца ее…

— Погодите, а вы кто?

— Отец у Маши был. Умер, когда…

— А вы?

— Вдовец. Муж Александры Ивановны. Вот тот и был Машин отец. Умер, когда она Машу носила. И мне наследство досталось.

— А Маша знает? Насчет отца?

Иван Михайлович пожал плечами. — Не мог решиться, чтобы сказать. Я ее вырастил. А сейчас, когда пора пришла, видно… С Павлом как обошлись. Вот вам доверяюсь.

— И напрасно. Я, пока в точности не пойму, на доверие не рассчитывайте. — Плахов был раздосадован. Кажется, знаешь человека, а он вываливает ворох жгучих тайн.

— Ведут они начало оттуда. Из Византии. Машин прадед был иконописец. И все до него богомазы. Были монастырские книги, там записано. Он иконную лавку держал. Потом большевики вытряхнули, в миру оказался. Был настоятелем в пещерной церкви.

— А почему мне раньше не доверились?

— Павел настырный, сразу взялся, и слово с меня потребовал, в тайне держать. А по-человечески, Алеша, мне вы нравились больше.

— Зарядили. Раньше думать было думать.

— Но Павел…

— Знаю, настырный… Теперь что?

— Погляди, может, он не донес тогда панагию. И лежит она где-нибудь. Посмотри, поищи. На меня теперь надежды нет.

— А вы отца то хоть знали Машиного?