Скверное происшествие

Переписка продолжалась что-то около года – возлюбленный тёти Амалии не очень-то торопился увидеть свою невесту. А потом тётя Амалия получила письмо, которым любимый уведомлял её о своей женитьбе. «Так хотела моя мама, – писал он. – Эту девушку мама всегда мечтала видеть моей первой женой». И дальше, прибавив что-то невразумительное о стране, «где холодное лето», бодро предлагал тёте Амалии стать второй его женой, уверяя при этом, что у него достанет средств на её содержание. Поразмыслив, положению второй жены тётя Амалия предпочла положение несчастной влюблённой.

Спросят, откуда известны мне все эти тайные, в некотором роде даже интимные, подробности. Не стану скрывать, что ещё несколько лет назад в руки мне попала пачка пожелтевших писем, очень красиво перевязанных розовой ленточкой и переложенных высохшими цветками. Преимущественно розами. Кстати, поверх писем покоилась та самая книжечка, в которой тётя Амалия производила расчёты, пытаясь перевести чувства своего обожателя в цифры.

Кое-что я не раз слышала от мамы да и от самой тёти Амалии – ведь для неё история эта сделалась красивой легендой, сказкой с личным участием. «Нет печальней повести на свете», – писал Шекспир. Так же точно написала бы и тётя Амалия, если бы ей только вздумалось описать историю своей любви с темноглазым красавцем. Историю двух влюблённых, волею обстоятельств и людей не смогших воссоединиться. И странное дело! Тётя Амалия никогда не винила ни себя за легкомыслие и самообольщение, ни своего возлюбленного за подлость, безответственность и предательство. Она даже высказалась в том смысле, что послушание и нежность к матери достойны всяческого восхищения. Тётя Амалия кляла судьбу. Прежняя догадка, что жизнь не задалась изначально, подтверждалась.

Женихов, чьи ряды заметно поредели, тётя Амалия всё также безжалостно гнала от себя, уверенная, что «всё это не то» и что «ничему этому не суждено сбыться». И вот, раздражённая этой новой своей фантазией, тётя Амалия начала задумываться. Одна беспокойная мысль стала время от времени посещать её. «Как-то это несправедливо...» – думала порой тётя Амалия, поглядывая украдкой на свою младшую сестру. Братья и тётя Эмилия мало занимали тётю Амалию. Но мириться с тем, что младшая сестра получила от судьбы то, о чём мечтала и чего так и не получила она, старшая, оказалось для тёти Амалии непростым делом.

И вот тут-то ей подвернулся мой брат, бывший тогда ещё только ребёнком, но уже привлекавший к себе внимание и подававший некоторые надежды. И если я была самым обыкновенным дитятей, серым и неприметным, а потому не могущим раздражить её, то брат мой, сам того не понимая, был слишком ярок и необычен. Он был слишком заметным напоминанием тёте Амалии о том вожделенном, что могло бы быть в её жизни, но что уж, конечно, было навеки упущено.

Вся тоска по несбывшемуся, сожаление об утраченном, досада на судьбу обернулись в тёте Амалии, разом и вдруг, неприязнью и предвзятостью к маленькому племяннику. Казалось бы, в её положении, когда нерастраченная любовь сохраняется и накапливается в сердце, чтобы однажды излиться через край, тётя Амалия должна была бы щедро одаривать ею всех своих близких. Но тётя Амалия оказалась разборчивой. Её любви достало лишь на нескольких избранных, хотя она и попыталась представить, будто силою обстоятельств вынуждена печься о всеобщем благе.

С некоторых пор она как-то уж очень энергично принялась жалеть нашу маму, сокрушаясь о том, какие хитрые, гадкие, бестолковые и бесталанные у неё дети. Между тем, любимцем тёти Амалии был мой старший кузен – сын одного из дядьёв. Этому кузену тётя Амалия приписывала никогда не бывшие у него достоинства, присовокупив к тому, что «мальчик наивен, доверчив и слишком простодушен». Случалось, тётя Амалия принималась вздыхать, сокрушаясь, что «мальчика так легко обмануть!» Однако я знала его совсем с другой стороны.

В детстве он развлекал себя тем, что поджигал голубям хвосты, вешал в лифтах кошек. Бросать камнями по лягушкам, вылезшим из пруда погреться на солнышке, было самым невинным из его развлечений. До сих пор мне неприятно вспоминать, что из постыдного малодушия, человекоугодия, боясь показаться ему глупым, плаксивым ребёнком, с которым не интересно играть, я не просто не возмущалась, но и подавала ему эти камни.