Скворцы

Лежавший застонал и попытался приподняться. Лиса от неожиданности сначала отпрянула. А руки её сами придумали, что делать: бережно, но крепко подхватили парня под затылок и спину, а затем мягко-мягко уложили навзничь. Сняли с хозяйки ветровку и скрутили из неё нечто вроде валика — понятно, зачем. Алька только головой на всё это покачала и просящим извинения взглядом посмотрела на подошедшего мужа. А тот глядел ух! сурово! — но прежде всего на сестру, которой вот непременно надо быть в каждой бочке затычкой! На ходу снял свою куртку, молча набросил затычке на плечи.

После Сашка, которому медицинские гены бабушки тоже перепали чуток, присел около пострадавшего и аккуратно ощупал его плечи, руки и ноги.

— Так, тут хорошо, — пробормотал он, заглянул в расквашенное лицо, — эх, промыть бы тут всё поскорей. И — холоду бы.

Подумал и добавил:

— Ещё неизвестно, что у него с почками и животом…

— Я на станцию метро, «скорую» вызову, — уже удаляясь, сказал Кот.

— Люди, — простонал парень, — не… надо… Щас я… щас…

— Вам надо в больницу, — затараторила Лиса, — мы побудем с вами, пока «скорая» не приедет, не волнуйтесь.

— Они… долго… не надо… домой бы…

— Что болит? — Сашка решил вернуть-таки разговор в практическое русло.

— Голова, — отозвался парень, — и дышать…

Он с трудом поднял руку и поскреб пальцами у порванного воротника рубашки.

Лиса взяла его руку в свою. Успокаивающе погладила, стараясь не касаться ободранных фаланг:

— Полежите — не ворочайтесь, не говорите ничего, дышите тихонько носом и молчите. Я посижу с вами. Всё будет хорошо.

Он посмотрел на неё, пытаясь поблагодарить взглядом и вдруг — узнал:

— Ли…

Тут и она словно заново всмотрелась в искажённое ударами и перемазанное кровью лицо.

Что ж, оставим их пока — пусть они себе глядят друг в друга, пусть радуются знакомым лицам; да, молодые умеют даже при виде какого-нибудь пустяка легко и самозабвенно щебетать, а всё же, а всё же… те мальчик и девочка заслужили немножко радости посреди топкого и гиблого времени, в котором пришлось им взрослеть.

Одной Ананке известно, чем бы закончилась для Лёши Белых стычка с гопниками, если бы скворцы попросту не спугнули их банду своим маршем. Парень оказался один против четверых — на концерт он собирался с братом, но того в последний момент задержали дела.

Но всё это выяснилось сильно позже, спустя много времени после того, как Лёша вышел из больницы, — а сейчас… сейчас…

* * *

«Мамочка, здравствуй!»

Лиса уже в который раз обводила приветствие. Буквы растолстели, залоснились, выехали за пределы строки, а на вершине восклицательного знака расцвёл цветок. Как много хочется сказать… и ведь не скажешь всего. Даже не потому, что чужие глаза могут прочесть — какое нам дело, до этих — чужих — глаз? Сложнее другое. Мне больно, мама. Мне так больно. Мне больно и горько за страну, за мою родину — она сейчас как старушка немощная и больная, стоит на паперти и трясущейся рукой милостыню собирает. Вот такой она мне сейчас кажется — и это больно. Мне страшно за людей, с которыми встречаюсь каждый день. Они стали такие… другие. Улыбки пропали с лиц, мама. Всё вокруг серое какое-то, голодное, всё время чувство, будто сосёт под ложечкой. В ларьках у остановок и у всех станций можно купить сигареты, водку, «Сникерс» с «Марсом» или «Виспу» — их иногда берут на закусить. Беру и я — пока бегу от метро до института, успеваю сжевать. И тогда не так хочется есть, когда сидишь на лекциях. А лекции, мама, как же там здорово! Институт — самое светлое, что у меня сейчас есть. И ребята, которых люблю всех, всех, всех. Если бы не они все, мама, наверное, я бы уже рехнулась или окочурилась попросту — так мне больно. И не вижу я просвета, мама. Вот вроде были мы на митинге — и что? Пошумели, песни попели, а дальше? Такое чувство, будто ничего не меняется, будто мы ничего не решаем и ничего конкретного не делаем. Народ валит — то про одного узнаёшь, что документы подал, то про другого — что уехал. А бомжей сколько! У вокзалов, у станций метро, в метро! Откуда? А болезней у них, говорят! Не пойму — разве этого мы хотели нашей стране?

И знаешь, что обидно? Не знаю совершенно, что могу конкретно в этой ситуации сделать я. У меня ничего нет, я так мало умею и знаю. Всё, что я могу — это просто любить этих людей и всем сердцем желать поскорее выбраться из всей этой дряни.

Просто — любить.

Любовь — вот чего нам всем так не хватает сейчас, мама.

И вообще, сумасшедшая весна какая-то — что-то непонятное вокруг творится. Мне некогда читать газеты или телик смотреть, я с утра — на работу, вечером — в институт. Остаётся только ночь, но есть ещё ребята, книги, музыка… Но — неужели же мы, такая большущая страна, не можем засучить рукава и просто поработать для самих себя, друг для друга? Ведь жили же как-то? Жили. Союз был? Был. Так сейчас-то — что? Ведь богатства-то наши природные и государственные при нас — или где? И где искать ответы — и кто теперь скажет правду?