Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919

Пока Временное правительство официально не вводило такой порядок, для изменения его, а также поддержания авторитета офицера не предпринималось никаких шагов. Вместо наказания за неподчинение кабинет министров счел целесообразным направлять в воинские части опытных ораторов, способных воздействовать на патриотические чувства и здравый смысл солдат, что в лучшем случае имело лишь временный эффект.

Один из самых жестоких ударов по престижу офицеров состоял в том, что убийства их соратников, совершенные в первые дни революции, никогда не расследовались. В некоторых случаях личности убийц были известны, но вместо уголовного преследования их превозносили как образцы революционной доблести. Вопиющий прецедент такого рода имел место в резервном батальоне Волынского гвардейского полка.

Во время мартовских уличных беспорядков офицер, командовавший батальоном, попытался удержать солдат в казармах. Его слова подействовали на подчиненных умиротворяюще, но, когда офицер повернулся, чтобы уйти, старший сержант одной из рот вытащил револьвер и убил его выстрелом в спину. Об убитом офицере, который выполнял свой долг, почти ничего не говорили, зато убийцу поздравили представители Временного правительства, а газеты представили его как «героя революции».

Такие прецеденты вряд ли могли поощрить в людях воздержанность. Офицеров угнетали мрачные мысли, а их терпение истощалось говорильней в комитетах, которые превращали обычную процедуру в сложный, запутанный процесс.

В свободное от службы время беды офицера не кончались. Улицы кишели солдатами, настроенными на то, чтобы продемонстрировать вновь обретенную независимость. Среди них всегда находились необузданные субъекты, которые не упускали случаев нанести оскорбление офицеру, даже если он был просто прохожим. Принять вызов означало вступить в конфликт с безответственной толпой, которую ничто не могло остановить. Но бывали случаи иного рода. Одному из них я сам был свидетелем на Невском проспекте.

Полковник весьма представительной внешности с орденом Св. Георгия на груди и нашивкой о ранении на пустом рукаве шинели столкнулся лицом к лицу с высоким, затянутым ремнями рядовым. Солдат не отдал чести, и полковник остановил его.

— Послушай, братец! — сказал он. — Тебе может не нравиться моя внешность, и, может, тебе все равно, что я потерял руку на службе Родине, но, кажется, ты должен был бы почтить награды, которые я ношу!

Слова полковника смутили солдата, он не знал, что ответить. Тотчас один из штатских, услышавший эти слова, пришел на помощь солдату.

— Вы не имеете права говорить в таком тоне! — прокричал он, грозя полковнику пальцем. — Разве вам неясно, что мы сейчас все равны и что солдаты не обязаны отдавать вам честь?!

— Простите, я говорю не с вами, — оборвал его полковник и, снова повернувшись к солдату, продолжал: — Жаль, что меня прервали. Мне кажется, что ты человек разумный, и я могу указать на твою ошибку!

Однако посторонний не умолкал. Он разразился тирадой о всеобщем равенстве, свободе слова и праве каждого человека выражать свое мнение. Внезапно солдат щелкнул каблуками, отдал честь с большим старанием и спросил:

— Прошу прощения, господин полковник! Разрешите мне врезать этому типу?

— Рад видеть, что ты не забыл того, как отдавать честь, — ответил полковник с улыбкой на лице. — Что касается этого человека, то я не могу ни разрешить тебе, ни запретить сделать свое дело. Теперь мы все равны!

Без дальнейших слов полковник повернулся и продолжил путь. Солдат смерил взглядом своего самозваного защитника и занес над ним кулак правой руки. Удар пришелся в скулу незнакомца, и тот повалился на тротуар.

С выражением исполненного долга солдат двинулся сквозь толпу зевак и скрылся в глубине улицы.

Я не смог вернуться домой достаточно быстро, чтобы рассказать родным о том, что видел, но впоследствии я не упускал возможности это сделать. Сколь бы ни был тривиален этот случай, он показывал, что антагонизм между образованными классами и массами не имел реальной почвы. Велик был соблазн преувеличивать значение подобных редких случаев и искать в них утешение и ободрение.

Но исключения случались не часто. Чаще всего офицеры не знали, как себя вести, и стремились избежать неприятностей. Рядовые тоже не желали идти на открытый разрыв. Пока их было двое или трое, они внимали разуму и подчинялись приказам, однако когда собирались в больших количествах, то становились упрямыми и злобными. Больше всего они опасались того, что товарищи осудят их за отсутствие необходимой степени революционности. Эта скрытая тенденция наполняла окружающую обстановку подозрительностью и ненавистью на фоне постоянной угрозы насилия. Больше всего беспокоило быстро растущее сознание того, что не осталось никого, кто бы озаботился сохранением мира.