Сквозь ад за Гитлера

Хотя я потерял ощущение времени, атака красноармейцев наверняка не продлилась более получаса. Да, они вбили нас, в буквальном смысле, в землю, но было видно, что и сами выдохлись. Не разгромив нас окончательно, русские утратили боевой запал, хотя просто отступить на прежние позиции уже не могли. И в этот момент откуда-то из тыла показалась немецкая пехота. Они шли с пригорка, поэтому имели возможность обозревать поле сражения. В силу того что немцев от русских было не отличить — все были вываляны в грязи, — немцы автоматный огонь не открывали, стреляя одиночными и выборочно. Приказав всем лечь, пехотный офицер через рупор объявил русским, чтобы те поднимались и выходили с поднятыми руками. В первую минуту реакции на это не последовало. Только когда дали очередь из пулемета поверх голов, русские зашевелились. Один из их офицеров, оказывается, лежавший неподалеку от меня, поднялся и нехотя поднял руки. Он был без оружия. Что-то прокричав своим, дождался, пока его товарищи стали выбираться из грязи. Мало-помалу собралась группа человек около ста. Стрельба прекратилась, я тоже поднялся и направился к танку, где обнаружил своих товарищей. На кого мы были похожи! Но, к счастью, мы хоть до жути перемазались в грязи, но никто не получил ни царапины. Из тыла подходили санитары. Лежавший поблизости раненый русский махал мне, моля о помощи, но меня самого впору было класть на носилки — сил физических не оставалось.

Пока наши пехотинцы попытались выстроить пленных в маршевую колонну, я заметил и наших офицеров, пожаловавших откуда-то явно с тыла. На всех были просторные дождевики, отчего они показались мне внезапно ожившими призраками времен наполеоновской войны 1812 года. Среди них были офицеры и довольно высокого ранга, и даже один генерал. Генерал подошел к нам, излучал дружелюбие и поблагодарил нас, заявив, что, дескать, наблюдал за ходом боя (хотя лично я так и пролежал весь бой, уткнувшись физиономией в грязь), и добавив, что, мол, все мы достойны Железного креста. Ну-ну, мелькнула у меня мысль, креста — это точно, только вот какого — железного на грудь или же деревянного сверху.

Тем временем колонна военнопленных потянулась в наш тыл как раз мимо нас. Солдаты поздоровее пытались поддержать легкораненых, а кое-кого из тяжелораненых даже несли. Изрядно они попортили нам крови, но в ту минуту я просто не мог их ненавидеть. Кое-кто из русских даже плакал, да и наши обычно высокомерные офицеры созерцали их с явным сочувствием.

И вдруг — выстрел! Никто даже толком не понял, откуда он. Один русский лейтенант, выйдя из колонны пленных, выхватил пистолет и в упор выстрелил в нашего генерала. Тот сразу же мешком повалился в грязь. В первую секунду все, опешив, замерли. Но тут же опомнились и перешли к действиям. Несколько сопровождавших колонну конвоиров сразу же бросились к лейтенанту и, по-видимому, решив, что он и пули не стоит, ударами винтовочных прикладов повалили его в грязь и на время бросили, поскольку внимание всех было сосредоточено на пострадавшем генерале. Я подошел ближе к русскому, желая получше разглядеть этого смельчака. Он был ненамного старше меня. Кровь заливала ему лицо, но он был в полном сознании и, как мне показалось, в упор уставился на меня. В его взгляде не было страха, он ни о чем не просил, ибо прекрасно понимал, что его ожидает. Затем он медленно повернул голову и посмотрел туда, где лежал генерал. Тут мне показалось, что я вижу выражение удовлетворенности на его лице. Как раз в этот момент подошел один из конвоиров и сообщил, что генерал мертв. Заметив, что его убийца, русский лейтенант, еще жив, он страшным ударом приклада привел приговор в исполнение. Русский лейтенант шмякнулся в черную жижу, даже не пытаясь защититься.

Дождь не прекращался, и мы решили спасаться от него, забравшись в танк. Запустив двигатель, я пустил по кругу фляжку с водой. Вскоре открыли ящик для боекомплекта, где мы держали наши нехитрые съестные припасы. Согревшись, обсохнув и насытившись, мы снова стали почти людьми. Усевшись поудобнее на водительском сиденье, я понемногу перестал воспринимать происходящее вокруг.

Когда несколько часов спустя я проснулся, дождь уже перестал. Перебравшись через спящих товарищей, я отворил люк. По небу неслись рваные дождевые облака, через которые пробивалось солнце. Там, где еще недавно гремел бой, сейчас царило спокойствие. Я соскочил на размокшую от дождя землю. Полугусеничный тягач, надсадно гудя, тащил на буксире штабную машину. Они миновали вдавленное в грязь тело русского лейтенанта — видать было только руку и часть плеча. Кем он был? Героем или преступником? Кем бы ни был, это был, безусловно, человек не робкого десятка и решивший идти до конца. Вооружившись саперной лопаткой, я кое-как закидал труп грязью — дань уважения одетому в форму товарищу по несчастью, хоть и противнику.