Сквозь годы войн и нищеты

К подъезду нашего здания заблаговременно была подана консульская машина, и мы отправились в путь. Всю дорогу молчали. У Пенсильванского вокзала мы остановились. Толоконский велел шоферу ждать нас здесь же через два часа, и мы вышли из машины. Он шел так быстро, что я еле за ним поспевал. Время от времени резидент останавливался у газетного киоска и праздно разглядывал газеты и журналы. Потом мы сели в автобус и, проехав несколько улиц, пересели на другой вид транспорта. Путешествие продолжалось таким образом довольно долго. Метро, автобус, опять метро… Со стороны мы, вероятно, производили странное впечатление. Да я и сам не мог понять, зачем надо повторять маршрут «вперед — назад» несколько раз.

К назначенному часу мы прибыли на Пенсильванский вокзал, где нас уже ждала машина. По дороге опять молчали, а потом по приезде в консульство Толоконский пригласил меня к себе в кабинет.

Усадив в кресло напротив себя, он какое-то время просто смотрел на меня, точнее, рассматривал. Я терпеливо ждал, не совсем понимая, чего от меня хотят.

— Ну, как прогулка, устал, наверное, — прервал тягостное молчание Толоконский.

Я, конечно, всячески доказывал, что прогулка меня нисколько не утомила, и попытался в мягкой форме узнать, какую цель мы преследовали, проделав такой запутанный маршрут.

— Так, значит, ты не понял, — сказал он. — А цель была очень простая. Я показывал тебе, как надо выходить на встречи с агентами. В ближайшее время я намереваюсь отправить тебя на свидание с нашим человеком. Кто он и где живет, знать тебе не обязательно. Самое опасное, если ты по неосмотрительности приведешь за собой хвост. Для него, нашего агента, это может закончиться катастрофой. Поэтому выходить надо задолго до встречи, и, только убедившись, что за тобой нет слежки, идти непосредственно к месту явки.

Я крайне внимательно слушал сентенции своего начальника, но меня не переставала смущать недавняя прогулка. На мой взгляд, если за нами кто-нибудь наблюдал, то наше столь странное поведение должно было вызывать подозрение само по себе.

— Ну а если я все-таки заметил «хвост» уже тогда, когда пришел к месту встречи? — решился спросить я.

— На этот случай существуют условные сигналы, которые дадут понять, что подходить друг к другу нельзя.

Какие бывают сигналы, Толоконский тогда не объяснил. Кажется, мои вопросы ему не очень понравились. На этом наш первый урок закончился.

К этому времени в Нью-Йорке оформилось несколько нелегальных резидентур ГРУ, различные донесения от которых должны были отправляться генконсульством, то есть мной и Толоконским, в Центр. Тайные агенты этих резидентур действовали самостоятельно от Толоконского и подчинялись непосредственно Центру. Сотрудники генконсульства, как правило, не были осведомлены о деятельности нелегальных резидентур. Они, в свою очередь, в основном занимались сбором открытой информации или выполняли ограниченные функции связных между Толоконским и этими нелегалами (передавали им указания Центра, деньги и получали от них зашифрованную информацию).

Каждая резидентура имела свое предназначение. Например, основной задачей «Сапожной мастерской» было получение или изготовление паспортов по заданию Центра. Некая другая резидентура помогала нашим людям, приехавшим в США под разными предлогами, устроиться на работу, приобрести «дело», законно легализоваться в стране на долгие годы. А главная, «добывающая» резидентура доставала информацию о советско-американских отношениях, перспективах их развития, о вооруженных силах США…

Сама резидентура состояла из собственно резидента, как правило, работника Центра, чаще всего представителя ГРУ, легализованного в стране, и одного-двух помощников, либо прибывших из Советского Союза, либо завербованных на месте. В «добывающей» резидентуре из наших людей был только один резидент. Остальные сотрудники, так называемые «источники», подбирались на месте.

Что это были за люди, где конкретно работали, где жили, я в начале командировки не знал и, естественно, не имел права интересоваться. Единственное, что было мне известно, — все они являлись гражданами США. Тогда я особенно не задумывался над тем, что побудило этих людей работать на нас, рискуя своей жизнью, судьбой близких. С детства мне вдалбливали в голову, что наше государство трудящихся защищает интересы рабочего класса и крестьянства во всем мире, в том числе и в Америке. Следовательно, все, кто заинтересован в свободе, подлинной демократии, защите интересов трудового народа, добровольно помогают нам и тем самым содействуют освобождению своей страны от капиталистического рабства. Такова была моя философия, в правильности которой я был непоколебимо уверен.