Сквозь годы войны и нищеты( роман-автобиография)

Путешествие наше, так необычно начавшееся, продолжалось больше месяца. Но вернемся на годы назад...

Наш отец попал в Сибирь из Одессы двадцатилетним юно­шей. Случилось это так. Однажды, во время одного из еврей­ских погромов, был убит полицейский. Ответом властей стала ссылка в Сибирь группы евреев, преимущественно молодых людей. В их числе оказался и мой отец. Их доставили на какой-то сборный пункт, откуда потом они единой колонной шли в Сибирь пешком. В общей сложности несчастные добирались до своих мест назначения около двух лет. Попав наконец в го­род Ачинск, отец почти сразу же вызвал из Одессы к себе в Си­бирь любимую девушку Енту, и вскоре, как вы наверняка дога­дались, на свет Божий стали появляться маленькие Мильштейны. События эти относятся к началу XX века. Что делал отец в Ачинске до моего рождения, я не знаю. Что же касается семьи, то она оказалась очень большой. Моя мама родила девятерых детей: шесть мальчиков и трех девочек. Из братьев я был самый младший. О каждом моем брате и каждой сестре можно напи­сать много, но это тема для другой книги. Все они, за исключе­нием одной сестры, на момент написания этих воспоминаний ушли из жизни.

Жили мы бедно. Наш дом состоял всего лишь из одной боль­шой комнаты и кухни. Из окон открывался вид на реку Тептятку и синагогу. Как мы размещались в этом доме, сказать трудно, но ночью почти все спали на полу. Мне, как самому младшему, была оказана великая честь: спать на железном сундуке. Тем не менее, жили мы дружно, пока не грянула революция, круто изменившая быт и нравы патриархального Ачинска. Мои братья с первых же дней революции приняли активное участие в ее бурных событи­ях. К тому времени многие из них уже обзавелись семьями, и моя мама страшно переживала за каждого из своих сыновей. Вскоре она тяжело заболела ив 1919 году скончалась в больнице в Том­ске. Отец, работая в синагоге шамесом, стал редко появляться до­ма. Он и ночевал в синагоге, где ему была выделена крохотная комнатка, скорее походившая на каморку. Я часто ходил туда к нему в гости. Он всегда был приветлив, старался чем-нибудь уго­стить, но чувствовалось, что со смертью матери отец потерял се­бя. Стараясь забыться, он много работал. Шамес, или служка, — самая низшая должность в синагоге, обычно предоставляемая беднякам, так что он топил печь, мыл полы, и, вообще, следил за порядком. А долгими вечерами просто сидел у порога своей ка­морки. Таким он мне и запомнился: молчаливый, потерянный, с вечной еврейской печалью в глазах...

После смерти мамы я оказался на попечении старшей сестры, Марии, которая к тому времени уже имела свою семью. Она за­ботилась обо мне, по крайней мере, я был сыт и одет, но, конеч­но, о моей учебе никто тогда и не помышлял. К девяти годам я лишь кое-как научился читать. С этим, прямо скажем, небога­тым багажом я и сел в поезд, идущий в Москву.

Как я уже говорил, через месяц мы добрались до столицы, но чужой город и встретил нас как чужих. Брата моего, заболевшего в пути, прямо с поезда забрали в больницу, и я оказался на Се­верном вокзале Москвы один-одинешенек. В своей сибирской одежде я, видимо, производил странное впечатление. Ко всем моим бедам прибавилась еще одна: на вокзале началась облава на беспризорных, и, конечно же, меня задержали одним из пер­вых. Так я очутился в детском приемнике для беспризорных. Раз­мещался он в красивом особняке на одной из уютных улиц Замо­скворечья. Дом в прошлом принадлежал какому-то богатому че­ловеку, по всей видимости большому поклоннику музыки. В приемнике господствовала полная анархия. Никаких занятий здесь и в помине не было. Дети, предоставленные сами себе, раз­влекались потасовками, воровством, даже участвовали в знаменитых драках «стенка на стенку» на Москве-реке в районе так называемого болота. Воспитательная работа велась не воспита­телями, а самими беспризорниками.