Сквозь мартовские снега. Лесные шорохи

Приход в Моховку нерестовой кеты был сигналом для четвероногих и пернатых хищников Моховой пади. Первыми обнаружили кету выдра Ласа, норка Свира, орланы и коршуны. Ласа хорошо знала этих пришельцев, с их появлением она переставала испытывать недостаток в пище. Обычно она ловила только самок: их икра — лакомство для выдры. Но поймать их не так уж просто. На предпоследнем этапе пути, в Охотском море, лососей непрерывно преследовали нерпы, сивучи, белуха. Поэтому при появлении в воде предметов, схожих очертаниями с нерпой, даже если это только бревно, лососи мгновенно шарахались в сторону. А у выдры есть известное сходство с нерпой. Ласа давно усвоила эту особенность пришельцев, поэтому не кидалась на проходящих рыбин, а устраивала засады на дне, там, где кета сооружала нерестовый бугор. Вместе с детенышами, которых она приучила к этой охоте, Ласа каждый день добывала по нескольку кетин, выгрызая у них лишь икряные мешочки.

Не переводилась кета и в гнездах орланов и коршунов. По краям их гнезд выросли целые горы рыбьих костей.

Черный Царап узнал о подходе лососей по остаткам трапезы Ласы — нашел их на берегу неподалеку от убежища выдры. Закусив, Черный Царап тут же отправился на поиски подходящего переката в русле Моховки. Километрах в четырех ниже Черемуховой релки он нашел удобное место. Воды на перекате было чуть выше колен. Царап удобно примостился на каменном табурете — валуне, уставился в воду и замер. Всплески кетин, их горбины, появляющиеся то там, то тут, дразнили охотничью страсть медведя, но он не поддавался соблазну кинуться в воду — знал, что это бесполезно. Нужно терпеливо ждать и не шевелиться. Ага, вот одна идет прямо на него. Ближе, ближе… рядом! Мгновенный взмах лапы, огромный каскад брызг — и на поверхности воды мутно-белое брюшко. Ловкий взмах второй лапы, и рыбина летит на берег. Черный Царап следит, куда она упадет, не упрыгает ли в воду. Успел перехватить, откинул рыбину в траву. А сам снова за свою рыбью «засидку».

Как всегда в это время, на берега Моховки вышел и соболь Брок. Он пронюхал об удачном промысле Черного Царапа и подкрался к добыче медведя. Однако возле кучи кетин он застал соперника — крупного самца норки, тот торопливо рвал своими острыми зубками брюхо икрянки. Увидев соболя, он исчез в кустах, иначе ему бы не сдобровать. Брок уже познакомился с этими новыми поселенцами, отчаянно преследовал их, и если ни одна из норок не попалась ему в зубы, то только потому, что рядом была Моховка и норки спасались в воде. Брок быстро докончил дело, начатое самцом норки, выгрыз всю икру и сладко облизнулся. Потом управился с икрой следующей кетины и неслышно отправился отдыхать.

Последний пир на берегах Моховки продолжался до самых заморозков. Отшельница Эдуни и барсучиха с пасынками, Большая семья и норки, совы, сороки и ястребы — все промышляли сейчас кету. Одни пользовались остатками с чужого стола, другие ловили добычу на перекатах, третьи искали рыбин, выбившихся из сил и вынесенных к берегам.

ПРОЩАЙ, ПИШКИ!

Отводила последние свои праздничные хороводы сказочная, нарядная осень. Холодные, ветреные дожди и ночные заморозки в октябре надолго раздели лес, и он весь почернел от холода. Великий покой водворялся в природе. В безветренный день можно было часами слушать тишину Моховой пади и не уловить ни единого звука.

Еще в первых числах октября покинула Моховую падь семья Белохвостого Клека, через несколько дней улетела на юг и семья коршуна Тини. Перед отлетом Грозный долго кружил над биваком натуралистов, но, как ни звал, ни манил его Юрий Квашнин, молодой орлан так и не спустился на землю.

А в двадцатых числах октября за натуралистами прибыл вертолет. День выдался на редкость теплый, солнечный, тихий. Сияло все — небо, вода в Моховке и старице, хвоя на елях, пихтах и кедрах.

— Такой денек! — воскликнул Корней Гаврилович. — Даже не хочется улетать.

— А завтра, глядишь, снег выпадет, — заметил Кузьмич.

— И то возможно. Ну что ж, сначала давайте подготовим к полету своих приживалов.

Так Корней Гаврилович называл Элху, Гаврика, Пишки и Фомку. Все они стали за лето совершенно домашними, даже Гаврик, который сначала шарахался в заросли черемухи или вейника, когда к нему приближались. Долго ломал голову Юрий Квашнин, как приручить кабаржонка. Протягивал ему на палке хлеб со сгущенным молоком, пучки молодых веточек тальника — ничто не помогало, детеныш не подходил даже к подачке. Кузьмич посоветовал Юрию сделать базок с высокой огорожей и заводить туда на ночь Элху. Юрию удалось при помощи соли, сладостей и ласки так приручить ее к себе, что кабарожка стремглав бежала к нему, стоило только свистнуть. А поскольку Гаврик не отставал от матери ни на шаг, кроме тех случаев, когда она была возле людей, то, по мысли старого охотника, он пойдет за нею и в базок. А уж тогда будет легче одолеть его строптивость.