Сквозь мрак к свету или На рассвете христианства

Пораженная до глубины души поступком юноши, к которому с самого начала их знакомства чувствовала большое расположение, она поспешила удалиться с своим горем в самый отдаленный конец тенистого сада. Но Онисим догнал ее.

– Неужели у тебя хватит жестокости, Юния, выдать меня? – спросил он, бросившись перед ней на колени.

Бледная и взволнованная, она тихо сказала:

– От моего отца у меня нет никаких тайн, Онисим, ты это знаешь.

– Но подумай: твой отец обличит меня перед Пуденсом и предаст суду. И тебе не жаль будет, если меня забьют до смерти бичами, а то, может быть, даже и распнут на кресте?

– Нет, Пуденс человек добрый и справедливый, – проговорила девушка; – он никогда не подвергает своих рабов никаким жестоким наказаниям.

– Но он может прогнать меня, наложив мне на лоб позорное клеймо, и уже этого будет довольно, чтобы я погиб навеки, – с горестью сказал Онисим.

– Видит Бог, Онисим, – начала она и вдруг остановилась в ужасе перед сказанным, и не подозревая, чтобы Онисим когда-либо слышал учение христианской веры.

– Ты христианка, Юния, и я тоже христианин! – воскликнул обрадованный Онисим и поспешил нарисовать на песке монограмму Христа.

– Нет, ты не христианин, – возразила Юния: – христиане не крадут и не ведут такого образа жизни, как ты все это время.

– Следовательно, ты решила выдать меня! Но помни: теперь ты в моих руках. Христианство – иноземная ересь, строго преследуемая в Риме, и мне стоит донести префекту города…

– Низкий человек, более низкий, чем я думала о тебе даже до этой последней минуты, – сказала она. – Но разве ты не знаешь – и глаза ее загорелись дивным огнем пламенной веры – что христиане не боятся страданий, что даже девочка-раба, если только она вкусила благодать истинной Христовой веры, и та всегда готова бесстрашно пойти навстречу смерти.

Никогда еще не казалась ему Юния так чудно хороша, так обворожительна! Но вид гладиаторов, режущих холодно друг друга на куски, пробудил в нем все худшие инстинкты человека, успел породить в его душе черствый эгоизм и равнодушие к участи ближнего. Ужасная мысль промелькнула в голове его. Почему бы ему не избавиться от единственного свидетеля начатого им преступления?

– Итак, ты хочешь предать меня оковам, бичу, распятию на кресте и истязаниям, – сверкнув дико глазами, сказал он, подступив к ней.

Юния закрыв лицо руками, проговорила сквозь слезы:

– Что велит мне мой долг, то я и обязана делать. Но скрыть это от моего отца я не имею права.

– Так умри же, если так! – воскликнул Онисим и схватил девушку за плечо одной рукой, между тем как в другой блеснул нож, который, идя на кражу, он захватил с собой на всякий случай.

Но, к счастью, чей-то мощный кулак в эту самую минуту повалил его, и тяжелая нога наступила ему на грудь.

– Пощади его, отец! – взмолилась Юния.

Но Нирей, вырвав нож из руки повергнутого на землю юноши, продолжал попирать его ногой. Лицо его дышало негодованием. Он понял увиденную им сцену совсем в ином смысле.

– Объясни мне, Юния, что привело сюда тебя и каким образом случилось, что ты здесь наедине с Онисимом? Какими льстивыми уверениями вызвал ом тебя на это свидание? Как осмелился он нанести тебе такое оскорбление?

Девушка рассказала отцу все.

Нирей с презрением оттолкнул ногой несчастного.

– А я-то иногда еще думал, что он втайне такой же христианин, – проговорил он в раздумье, – и даже когда-то мечтал видеть в нем со временем достойного мужа для моей Юнии. Вор! Убийца! Вот что значит давать в честном доме приют какому-то неизвестно откуда явившемуся рабу-фригийцу.

– Прости же, отец, его, чтобы и нам простились наши прегрешения, – продолжала упрашивать отца Юния.

– Да, покушение на жизнь самого дорогого для меня существа, на жизнь моей единственной дочери, я мог бы, так и быть, простить, если б заметил в нем чистосердечное раскаяние. Но имею ли право скрыть правду от моего господина? Могу ли после всего этого оставить его в числе своих домочадцев?

– Прости его, мы все люди грешные, и многим ли он преступнее тысяч людей, которые, однако ж, не висят на кресте и не гниют в тюрьмах.

– Право, уж и не знаю, как мне поступить, – проговорил Нирей. – Однако, ступай теперь к себе, дитя, вернись к своим женщинам и к своему веретену. Потом я еще раз поговорю с тобой об этом. А ты, несчастный, встань и иди за мной.

Вернувшись с Онисимом в дом, Нирей приказал двум доверенным рабам-христианам, как и он сам, связать юношу, заключить его в отдельное помещение и держать взаперти под строгим надзором до тех пор, пока он не обсудит хорошенько этого дела и не решит, как поступить с виновником.

Глава VII Мать и сын