Сквозь ночь

Пиросмани — общепринятое в Грузии любовное уменьшение; полное имя художника — Нико Пиросманишвили. Он родился в бедной семье кахетинского землепашца, прожил пятьдесят восемь трудных лет, умер с голоду и похоронен в безвестной могиле зимой 1918 года, когда на тифлисских улицах полно было британских и немецких солдат. Он был маляр, самоучка, вернее — самородок. История его бедствий может показаться банальной; со времен Рембрандта люди исподволь притерпелись и даже как бы привыкли к прижизненным трагедиям и посмертным признаниям.

С этой стороны судьба Пиросмани, можно сказать, классична: рано осиротел, бродяга, нищий чудак, писал вывески и картины для украшения тифлисских духанов, нередко получал за работу тарелку супа и стакан вина и конечно же никогда не думал, что станет владельцем вот этого зала, где развешено около трех десятков его картин, в то время как более двухсот хранятся в запасниках музея и у счастливцев любителей.

На пороге зала останавливаешься, как бы встреченный неожиданным потоком яркого света; между тем в картинах Пиросмани преобладают приглушенные тона. Яркое вспыхивает сдержанно и не часто. Очень много черного. Требуется некоторое время, чтобы разгадать загадку первого впечатления; я нашел для себя ответ на улицах Тбилиси, на дорогах Грузии и в залах другого музея. Но об этом — позднее. Покуда же несколько слов о самих картинах.

Они написаны на чем попало — на жести, кусках картона, чаще всего на обычной столовой клеенке. Правилами грунтовки, письма, испытанными рецептами долголетия здесь и не пахнет; в то же время сохранность живописи разительна. Ни трещинки; кажется, краски положены только вчера. В чем тут секрет — сказать не могу, да и не в этом главное.

В тринадцатом томе Большой Советской Энциклопедии (вышел в свет в 1952 году) я прочел об увлечении «определенных кругов творчеством художника-самоучки Нико Пиросманишвили, в картинах которого (из грузинской деревенской и городской народной жизни) упрощалась форма, не были соблюдены пропорции, отсутствовала перспектива». Должен признаться, перечисленные недостатки не помешали мне наслаждаться «Алазанской долиной», где действительно не очень-то соблюдены пропорции, нарушена перспектива, но где очень занятно и выразительно рассказано кистью о том, как текла в Кахетии жизнь. Там и князья на лужайке кутят, и люди везут зерно на мельницу, и овец пасут, и на молебен к церкви идут, и даже свирепствуют на дороге разбойники. В каталоге эта обширная (пять с половиной метров длины) панорама народной жизни названа: «Алазанская долина, или Кахетский эпос». И верно, есть что-то эпическое в обстоятельном, хоть и не очень умелом с точки зрения канонов и правил, рассказе.

Надеюсь, читатель не заподозрит, будто я презираю профессиональные законы искусства и не придаю значения форме. Напротив, я восхищаюсь самородным умением Пиросмани выразить то, что хочется рассказать, в самых кратких, самых немногих словах. Его композиции поражают безупречным равновесием. Очертания фигур на его картинах заставляют вспомнить о древних грузинских фресках.

Стоит посмотреть, как написаны борода и глаза у его «Дворника». Несколькими точными мазками желтовато-серых и черных тонов переданы и форма, и цвет, и особенная квартально-дворничья угрюмость.

Рядом с «Дворником» висит «Повар», в белом колпаке, белом архалуке и белых штанах навыпуск, с тремя кинжалами на поясе и поварешкой — воплощенное добродушие, а чуть подальше — «Ортачальские красавицы», пышнобедрые и грудастые, с распущенными волосами, покойно возлежащие на подушках среди травы и цветов, подперев щеку рукой, а другою придерживая белое покрывало.

Ортачалы — дореволюционная окраина Тбилиси, вернее — зеленое предместье (теперь там новые жилые дома, заводы, электростанция на Куре). Во времена Пиросмани это был район увеселительных садов, где тифлисские кинто шумно гуляли, пили вино и нередко дрались насмерть из-за какой-нибудь дебелой красотки.

Пиросмани написал их немало. Все они схожи, будто родные сестры; все покоятся на подушках, подперев щеку рукой, готовые в нужный миг откинуть легкое покрывало. И у каждой на округлом плече сидит лимонно-желтая пташка — простосердечный знак преклонения перед женской красотой.

Разумеется, Нико понимал красоту, как принято было понимать ее тогда; у всех кряду «Ортачальских красавиц» кроме обширных бедер и пышной груди имеются двойные подбородки, а также персидские сросшиеся брови дугой.

В том же простенке, где «Ортачальские красавицы», висят три натюрморта Пиросмани. На одном из них понизу мелко нанесено: «Да здрастуйте хлеба сольнаго человека». Эта скромная надпись сжато передает дух всех трех картин, где изображены жареные поросята и куры, шашлыки, купаты, рыба «цоцхали», зеленый лук, редис, виноград, груши, тугие «тики» (бурдюки с вином), серповидный грузинский хлеб «дедаспури» и всякая другая снедь, при виде которой возникают непроизвольные глотательные движения.