Сквозь ночь

«Рембрандт!» — кричу я что есть силы и, сорвав с головы пилотку, протираю весь холст. И уже видна рука с высоким бокалом, и шляпа с пером, и улыбка Саскии…

Кузнецов и Захаров бережно отставляют в сторону картину. За ней — «Спящая Венера» Джорджоне. Потом — снова Рембрандт. «Ганимед». И сверкающий даже во мраке Рубенс — «Возвращение Дианы». И еще, и еще, и еще.

И только перебрав все, вспоминаем о ящике. Боюсь верить своей догадке. На ящике — два секретных цейсовских замка. Кажется, это «Сикстина»…

Эти действительно была она. На всю жизнь запомнилось, как в строгом молчании выносили ее из затхлого, как могила, туннеля и как везли, на первой скорости, осторожно, боясь шелохнуть.

Старая известняковая шахта между селами Покау и Ленгенфельд — вот что крылось за значком «PL».

Туда, в затопленные штреки, было сброшено свыше трехсот пятидесяти картин. Вода, насыщенная известью, пропитывала полотна, разъедала их. Больно было смотреть на картины, которые мы поднимали оттуда.

Рубенсовская «Вирсавия»… Вспучился красочный слой на волосах — неповторимых, червонного золота волосах Вирсавии. Известь проникла в трещинки кракелюра. Полотно несли на руках, боясь оступиться. О какой бы то ни было перевозке нельзя было и думать. Но уже были на месте реставраторы из Москвы. Район вокруг шахты чем-то напоминал поле боя, а белые консервирующие наклейки на теле Вирсавии выглядели как перевязки.

Комбат ходил, сдвинув низко на лоб фуражку. Так он хаживал только в самые напряженные, самые ответственные дни. Мы получили от командования фронта все, что было необходимо для того, чтобы успешно закончить операцию. И мы закончили ее. Свыше семисот пятидесяти полотен были спасены от неизбежной гибели и разрушения.

Рафаэль и Боттичелли, Тинторетто и Веронезе, Корреджо и Веласкес, Рибейра и Рембрандт, Рубенс и Ван-Дейк, Дюрер и Кранах, Гольбейн и Снайдерс — этот список можно было бы продолжить. Можно было бы рассказать о казематах и подземельях Кенигштейна, о чердаках Веезенштейна, где от сухой, раскаленной жары погибали полотна Мантеньи и Креспи; о том, как «особоуполномоченный» Геббельса Артур Груве, переживший своего патрона, пытался с помощью диверсионной агентуры помешать нам; о самоотверженном труде наших искусствоведов и реставраторов, прилетевших из Москвы на помощь, и еще о многом другом.

Но сейчас для этого нет ни времени, ни места. Дрезденская галерея живет — этим сказано все.

Она живет и будет жить, принося людям радость, укрепляя их веру в будущее, в бессмертие творческого труда.

1952