Сквозь огненное кольцо

В тот же вечер, быстро собравшись, дедушка уехал. Провожать его мы ходили всей семьей. Поначалу дед храбрился, а потом не выдержал, смахнул слезу и стал всех обнимать и троекратно по-русски целовать, щекоча своими мокрыми солеными усами, то и дело повторяя:

— Ну, вы тут того, смотрите не скучайте! А Леню на каникулы ко мне. Поняли?

Николаю наказал дослужиться до генерала. Зосе найти хорошего жениха. Так и уехал, оставив всех в недоумении. А в середине мая отец неожиданно, как и многие другие военные, получил отпуск, и они с мамой, оставив меня на попечении Николая, отправились в санаторий, куда-то в Беловежскую пущу.

Крепость принимает бой

Бомбежка кончилась. Оставив Зоею в подвале, мы быстро взбежали по лестнице. Было совсем светло. Там и сям в небо вздымались столбы дыма и пламени, пахло гарью. Над израненной землей висели клубы желтой пыли. Половина нашего дома была разрушена. Чудом сохранилась та часть, в которой мы жили.

Около домов комсостава метались полураздетые женщины, слышались громкие стоны, крики, плач. Мужчин почти не было видно. Ведь полки ушли в лагеря. В крепости оставались лишь мелкие подразделения да некоторые штабы.

И вот тут-то я с глазу на глаз столкнулся с первой смертью, которую принесла с собой война. По дороге медленно шла молодая женщина в белом, испачканном кровью платье. На руках она держала ребенка. Когда мы поравнялись с ней, то остолбенели! У ребенка не было головы, а из горла тянулась тоненькая струйка уже начавшей густеть крови. У женщины дикие, широко раскрытые глаза.

Увидев нас, она улыбнулась и, протянув дитя, сказала: «Покачайте его, он уснет. А мне надо приготовить завтрак. Сейчас Володя с дежурства вернется».

Николай схватил меня за руку и бросился через дорогу. Задержись он на несколько мгновений, и, видимо, мне не пришлось бы писать эти строки.

С вала, от реки Мухавец, хлестко ударил пулемет. Женщина жалобно вскрикнула и медленно опустилась на землю.

С чердака соседнего дома в ответ прозвучало несколько винтовочных выстрелов. Затем все смолкло. Был слышен лишь далекий гул артиллерийских залпов.

— Леня, надо быстрее пробираться в наш полк! — сказал Николай и, пригибаясь, побежал по аллее к мосту через Мухавец. Я бросился вслед. Но не успели мы выскочить на открытую дорогу, как с вала, от реки, застрочил пулемет. Николай шарахнулся в сторону и плюхнулся в придорожную канаву. Я скатился за ним. Высовываясь время от времени из канавы, мы увидели, что не мы одни пытались проскочить мост. Но все попытки были безрезультатны!

Ползком, ползком стали мы пробираться к спасительным деревьям, что росли вдоль аллеи, ведущей назад, к домам. Солнце уже поднялось достаточно высоко и здорово припекало. Его палящие лучи проходили сквозь изгрызенные осколками, срезанные пулеметными очередями некогда пышные кроны деревьев. Стволы многих из них были расщеплены, изломаны чудовищной силой, будто спички. Земля стала горячей, и от нее дрожа струился вверх перегретый воздух.

— Сюда, сюда! — замахал нам из окна ближайшего дома какой-то человек. — Быстрее!

Не успели мы добраться до подъезда, как с внешнего крепостного вала ударил крупнокалиберный пулемет. Не знаю, то ли от страха, то ли еще от чего, мои ноги заплелись, и я рухнул у самой двери. Из нее выскочили двое и, схватив меня за руки, втащили в спасительный подъезд. Проделали они это с такой силой и стремительностью, что я долгое время не мог поднять рук. В доме собрались женщины и дети, было несколько тяжело раненных, двое бойцов и политрук. Правый рукав праздничной гимнастерки политрука был почти совсем оторван и кое-как приколот невесть где взятой английской булавкой. На груди поблескивал орден Красной Звезды. Политрука звали Евгением.

На ступеньках лестницы, ведущей с первого этажа на второй, лежали раненые, сидели дети. Сюда не могли залететь ни осколки, ни пули. Распоряжалась здесь знакомая моей мамы тетя Паша. Увидев меня, она обрадовалась и, обняв за плечи, стала говорить: «Ничего, ничего, Леня, скоро наши подойдут! Вот только за Лиду я боюсь: как-то ей теперь!» Тут боец с обмотанной кровавой тряпкой головой попытался привстать, но, громко застонав, скатился со ступеней.

— Пить, пить! — шептали его распухшие губы.

Я смотрел на мертвенно-серое, измазанное пылью и кровью лицо с искривленными от мучительной боли губами и ощущал, как омерзительное чувство страха поднимается во мне и заволакивает все внутри.

— Леня! — вывел из оцепенения голос тети Паши. — Проберись в какую-нибудь кухню, да осторожней, и посмотри водицы.